Немногие почитатели Вильяма САРОЯНА (1908-1981) знают, что он был и художником. Что он в начале своей карьеры рисовал, было известно — он говорил об этом своим друзьям. В октябре 1981 года через несколько месяцев после смерти Сарояна художник Мануэл Толегян (1911-1986) рассказывал искусствоведу Тиграну Куюмджяну: “Сароян имел обыкновение во время нашего разговора набрасывать без разбора так называемые “doodlings” (каракули). Оба, Толегян и Сароян, выходцы из Фресно, с 1933 года становятся друзьями. В то время Толегян жил в Нью-Йорке, делил мастерскую и экспериментировал с художником Джексоном Поллаком, также калифорнийцем. Сароян, будучи неоднократно в их мастерской, был посвящен в творчество обоих художников. Отношения Сарояна и Толегяна были такими близкими, что они в 1951 году совместно работали над книгой по искусству, которая, к сожалению, осталась неопубликованной. Предлагаем читателям статью Тиграна Куюмджяна об искусстве писателя.

Вараз Самуэлян, скульптор из Фресно, в 1981 году также сообщил мне, что Сароян в начале 1950-х стал заниматься живописью. Впрочем, самая ранняя мне известная картина Сарояна отмечена 1955 годом. Свое искусство Сароян в те годы описал в коротком эссе “Мои рисунки” для Evergreen Review. Вараза восхищала способность Сарояна понимать и высказываться об искусстве. Этот интерес к искусству привел его в 1962 году к написанию предисловия к каталогу для нью-йоркской выставки Вараза “Who is Varaz?” (“Кто такой Вараз?”).

Интерес Сарояна к живописи и к рисунку был пробужден, вероятно, его кузеном и другом Архи Минасяном, писателем и художником. В 1971 году к выставке Архи Минасяна Сароян пишет вступительный текст: “Нереальные люди и предметы, которые Пауль Клее рисовал и живописал, не были ли они, собственно, частью одного языка? И не заслужил ли этот язык вместо посмешища тщательного изучения?” И дальше Сароян продолжает: “До сих пор есть превосходные люди, которые в галереях перед картинками Пауля Клее или Хуана Миро говорят: “Он сумасшедший. Он держит нас за дураков. Он не имеет о живописи никакого представления. Я могу это лучше”.

Сароян рисовал абстрактно даже тогда, когда набрасывал от случая к случаю профиль или портрет, о чем свидетельствуют его иллюстрации к своей книге “Места, где я проводил время”. Среди 26 рисунков в его книге “Неумирающий: автобиографическая интермедия” имеется множество биоморфных фигур, созвучных с Аршилом Горки. (Сароян несколько лет спустя после смерти Аршила посещает его сестру Вартуи Мурадян в Чикаго.)

Сароян вновь обращается к искусству в 1958 году в Париже: “Я снова начал рисовать, потому что сын мой рисует. Я рисовал всю мою жизнь. Мои рисунки в поисках какого-то совершенства, неожиданности и уверенной безупречности: слово в языке, целый язык в себе. Рисунки возникали в большинстве своем с мгновенной быстротой. Не все удались. А как же иначе?”

Рисовал Сароян так же, как и писал: быстро и сильно. В 1982 году во время описи в его парижской квартире я насчитал 700 картин, а также сотни рисунков, сделанных на форзацах книг его личной библиотеки. Таким образом, в одном продуктивном сентябре 1979 он сделал не меньше чем 400 больших и средних размеров акварелей, все — в течение нескольких минут. Эту скорость он объяснял так в “My Drawings” (“Мои рисунки”): “Лист бумаги — это рама... Внутри рамы Рисунок, совершенный, он есть сама Рама, но рама сама начертана, она перенесена на бумагу в течение трех, десяти, двадцати или тридцати секунд — едва ли дольше. Здесь важное — это штрих, тонкий, недвусмысленный, ясный, свободно движущийся штрих, никакой предмет или никакое приближение к чему-то другому, никакое отображение, только он сам”.

Каждый рисунок был подписан. “Я стараюсь ставить мои инициалы внизу слева. И я хронологически нумерую каждый рисунок и указываю место их происхождения. Я делаю все это, так как заинтересован всем, что связано со мной и с человеческим опытом, со всем тем, что связано со временем, с изменениями, с ростом, с поражением. Иногда они имеют экспрессивные заголовки: “Кто намерен остановить нас?”, “Где я, куда я иду?”, “Величие”, “Армянский танец”.

Бумага была медиумом Сарояна. Больше всего он любил использованную бумагу: афиши, разрезанные бумажные сумки, компьютерные листки, упаковочную бумагу, карточки меню, салфетки. Специальную бумагу для художественных работ он не покупал, к неудовольствию своих близких друзей. Однажды ранней весной 1967 года некоторые его армянские друзья из Фресно купили для него кипы дорогой акварельной бумаги. Сароян был очень тронут. Акварели, сделанные на этой бумаге, принадлежат к его лучшим произведениям.

В октябре 1980 года я предложил Сарояну подготовить к следующей весне выставку его работ в университетской галерее Phebe Conley города Фресно. Он был воодушевлен этой идеей, но, к сожалению, не дожил до своей первой выставки.

В ноябре 1982 года профессор Вильям Минчев, директор художественной галереи Conley, и я в рамках фестиваля “Вильям Сароян” выбрали 38 его работ. Минчев написал в каталоге: “Нашему вниманию открывается другая сторона этого человека, Картины на стенах этой галереи, возможно, вызывают в памяти Поллака, Горки, Тоби или Миро, однако в действительности они являются отображением фантазии, которая не смогла себя выразить через пишущую машинку. Непринужденный, беглый аспект, “замкнутая точность”, которая выражает структуру автора, рисунок за рисунком открывают себе дорогу, как слова, написанные слово за словом. В рисунках и картинках повторы не так критичны, как в текстах. Каждый рисунок и каждая картина — это мир в себе. Как тронутая бумага. И мы чувствуем прикосновение духа, разума и руки Вильяма Сарояна”.

За этой первой выставкой последовали еще пять: во Фресно, Париже, Токио, Бохуме и Нью-Йорке. В Бохуме его работы составили часть выставки, названной “Армения: первооткрытие древнего культурного ландшафта”. Если бы не все эти отличные выставки, за эти 18 лет после смерти Сарояна его огромная художественная продукция едва ли была замечена. Вероятно, это нормально, вспомним, как много времени понадобилось, чтобы было оценено искусство таких писателей, как Антонен Арто или Жан Кокто. Одной из причин такого небольшого интереса было небольшое количество его картин в частных собраниях. После его кончины картины его перешли в собственность учреждения “Вильям Сароян”, где хранится также его литературное наследие. Лишь немногие произведения есть в частных собраниях, большинство хранится у родственников и старых друзей. Учреждение лишь недавно начало представлять картины Сарояна профессиональной публике на аукционах и выставках-представлениях. Некоторые его работы дважды были представлены на аукционах Butterfield & Butterfield в Сан-Франциско в 1997-м, цены на акварели колебались от 600 до 1500 долларов. На втором аукционе в 1998-м были представлены четыре акварели, из них “Дождь в детстве” и “Где я и куда я иду?” (двусторонняя) были проданы за 6900 долларов. Учреждение “Сароян” надеется со временем на формирование арт-рынка, который поможет распространению художественного наследия писателя.

Картины Вильяма Сарояна притягивают нас своей текучестью, уверенным штрихом и быстротой исполнения. Японские критики усматривают в них влияние китайских каллиграфов, а также Хуана Миро, Марка Тоби и Джексона Поллака. Другие сравнивают их с работами французского писателя Анри Мишо. Рисунки Сарояна никогда не были переделаны-переработаны и являют собой стройные штрихи и мазки, сделанные обычно чернилами. Многие эти произведения имеют каллиграфический характер и в качестве исходной точки имеют, кажется, буквы незнакомого алфавита. Японцы видят в них римские цифры и китайские слова. Для Сарояна же они представляли, пожалуй, превращения букв армянского алфавита. Большая картина на выставке во Фресно носила название “Волшебный армянский алфавит”.

Сароян, который постоянно стремился к художественному самовыражению, нуждался в живописи. Часто после до предела заполненного писанием дня он доставал акварельные краски и несколькими скорыми движениями закреплял на бумаге прочувствованную форму и цвет. Искусство было спасением. Оно перехитрило смерть.

Тигран КУЮМДЖЯН

Подготовил Камо ТУМАСЯН

Новое Время