Analitika.at.ua. Вслед за Южной Осетией и Абхазией России придется решать и вопрос Нагорного Карабаха. Пока это не сделали Турция и США

Карабах — первая из непризнанных кавказских республик, потребовавшая для себя независимости. Когда СССР еще был жив. Абхазия, Южная Осетия — все это было уже потом. Все — по проторенной дорожке Нагорного Карабаха. Именно тут был первый крупный конфликт на межнациональной почве в бывшем СССР. Который и стал краеугольным камнем, вытащенным из основания советской империи. 20 лет назад целый регион в составе Азербайджанской ССР потребовал для себя суверенитета. Независимости хотели армяне, проживавшие на территории Карабаха и составлявшие большинство его населения. Карабахские армяне обвинили азербайджанцев в геноциде. Тогда, в конце 80-х, “Голос Америки” сквозь отчаянные глушилки ежедневно и с придыханием вещал о конфликте. Карабахская война длилась почти 6 лет... И в итоге Карабах сегодня — последний из непризнанных кавказских республик, кто признания так и не получил. Но после пятидневной войны в Южной Осетии очень многим стало понятно, что дальше конфликт в Карабахе держать замороженным уже не получится. Да и нельзя держать, чтобы не получить в будущем еще одно кавказское побоище.

Оторванные от мира

Законно избранный президент непризнанного Нагорного Карабаха Бако Саакян кажется немного расстроенным. Во время традиционных Дней русского слова в Армении на встрече с российскими писателями и журналистами он грустно размышляет о том, что культурных связей с Москвой почти не осталось. И что люди, оторванные от мира, здесь, в столице его республики Степанакерте, устали от пустых слов и обещаний...

Двадцать лет изоляции — срок все-таки. Он выглядит очень трогательным, этот Бако Саакян, который совсем еще мальчишкой от и до прошел армяно-азербайджанскую войну. Редкое это качество для политика — публичная искренность.

“У нас в Национальном собрании Нагорно-Карабахской Республики (НКР) сейчас идут дебаты о том, чтобы тоже признать Абхазию и Южную Осетию”, — говорит Саакян.

Парадокс в том, что саму НКР за компанию не признала даже родственная Армения.

Хотим к вам!

Степанакерт лежит между гор. Из Еревана на вертушке час двадцать пути. По-европейски красивый город, с широкими улицами, новенькими разметками на дорогах, магазинами, иномарками... Карабахцы не стали после войны восстанавливать остальные свои города. Но столицу Степанакерт постарались отстроить на зависть.

В нем нет аристократической запущенности Сухума и военной нищеты Цхинвала. Ему есть что терять. И, возможно, поэтому за последнее время в политическом плане он так ничего и не приобрел.

Возле гостиницы — стайка туристов, разговаривающих на французском. Люди держат в руках символ Карабаха, каменные фигурки мужчины и женщины. Женщина в виде горы. Мужчина в виде солдата.

“О да, мы армяне из Парижа, — говорит путешественница Сесиль, прижимая сувенир к сердцу. — Война здесь объединила армян из разных стран, много лет мы помогаем исторической родине, в том числе и финансово”.

Но главный сувенир из Карабаха — все-таки не каменные изваяния. Водка из шелковицы, древний напиток, что дарует, согласно легенде, здоровье и силу ее пьющему. “Говорят, и у нас в Москве можно купить. Сто граммов стоят 500 рублей”, — признается подполковник Российской армии Арам Хачатрян, военный журналист.

На степанакертском рынке тутовку продают лишь на розлив, как и совсем уж экзотический самогон из черешневых хвостиков. Ну как, скажите, розливную тутовку довезешь до Москвы?

— Давайте завернем на секундочку в магазин? — умоляли журналисты шофера, пожилого усатого карабахца.

Шофер сомневается. У него конкретное задание: довезти представителей российских СМИ до званого обеда. “Но мы же много купим — пополним бюджет вашей республики”.

И вот уже несемся на всех парах в поисках магазина. А за нами, пронзительно сигналя, милицейская машина.

— Приказано вас вернуть!

— А, дорогие, как в Москву поедем без тутовки?

Милиционеры тут же выключили мигалку и, встав впереди процессии, повезли нас в самый лучший магазин города.

— У меня племянник в России на заработках, — говорит, разом подобрев, шофер. — Так он всегда тутовку к вам везет для здоровья. Хорошая у вас страна. Нам бы всем такую. Как раньше...

Пост без единого выстрела

“Катя, ты говоришь, тебя зовут? Была у меня любимая девушка Катя. 18 лет мне только сравнялось, я тогда в Сочи единственный раз в жизни отдыхал, и она — в соседнем корпусе. Красивая такая, коса золотая до пояса, голубые глаза... Так я к ней и не подошел. Кто она, а кто я? Потом война в Карабахе началась. И не видел я больше свою русскую Катю”.

38-летний Армен — перегонщик машин. Транспортирует их по горам из Ирана и Арабских Эмиратов. 40 000 драмов стоит один такой пробег, около 150 долларов. Драм — валюта армянская. Но свободно обращается в Нагорном Карабахе и название свое оправдывает сполна. Обменный курс драма — сплошная драма.

Спуститься с высоты две тысячи метров в темноте, это как на поле боя — можно домой и не вернуться. Но что еще остается Армену? Ехать, как многие, на заработки в Россию?

Мы встретились на горном перевале, где Армен в честь дружбы и братства наших народов угостил меня коньяком.

“Э, дорогая, разве это жизнь? — пожаловался он после первой же рюмки. — Жену Гаяне кормлю, дом строю, о детях забочусь. Четверо их у меня. Двое в войну умерли. Двое осталось. Младшенькая, вот смотри фото на мобильном, — похожа? Счастливый человек Армен, все говорят”.

Женился 18-летний Армен перед тем, как уйти на карабахский фронт. “Увидел я первый раз Гаяне, она из Сумгаита, беженкой была. Помнишь погромы в Сумгаите? Вроде понравилась она мне. Один раз гулять вместе вышли. Ну я и поспорил с ней в шутку, что от родителей тайно увезу. Гаяне смеется, нет, побоишься. А я и пришел с друзьями и с автоматами под ее балкон, пальбу устроил. Вытащил красавицу, в машину забросил — поминай как звали. Мать кричит, отец кричит... Только Гаяне молчала от ужаса. Полный тогда творился беспредел...

Отвез я Гаяне к сестре в село. Даже пальцем не тронул, утром, когда рюкзак на фронт собирал, честно ей сказал: возвращайся к родителям, не до тебя сейчас”. За полгода три раза приходила родным похоронка на Армена. Знакомые сообщали, что точно видели — геройски погиб он в бою.

“Почему жив остался? Скольких сам убил? Не помню, не считал, — продолжает Армен. — Только один раз руки на себя хотел наложить. Из соседнего окопа встал парень — на меня “калаш” навел. Выстрелил я первым. Мелькнуло в голове — что-то рожа знакомая. Вечером, когда покойников подсчитывали, понял — товарищ детства это, Рашид. На каникулах вместе отдыхали, с одного куста рвали шелковицу... Выходит, я лучшего друга убил. Но если бы не я его, то он бы меня? И только потому, что я армянин, а он — азербайджанец?..

И вот бывает же, направили меня командиром на новый блокпост. Напротив азербайджанцы стояли. И у них командир — брат Рашида. Как мне с ним встретиться удалось — военная тайна. Пусть убьет, думаю, заслужил. Сказал ему: “Виноват я, Мустафа, погубил Рашида”. А он просто ответил и очень правильно: “Ну так что же — война, брат”.

И договорились мы, что не будем воевать. Устроим неделю без единого выстрела. Командование нас по полной за самодеятельность эту вздрючило. Что такое, кругом бои, а мы семь дней не стреляли?..”

Армен ставит на стол пустой стакан. Идет заводить машину. До утра ему надо спуститься с гор. “Подожди, а как же украденная Гаяне?” — кричу вслед.

“Что Гаяне? Через полгода дали мне отпуск. Приехал я к сестре, где меня оплакали давно. А навстречу — Гаяне, вся в черном. “Милый, единственный! Я знала, что ты вернешься!”

Что тут поделаешь? Чудной народ — женщины. Это тебе не на войне, тут здравый смысл не работает, пришлось жениться”.

Платье невесты

От Степанакерта, вверх по трассе, город Шуши, древняя столица Карабаха. В 88-м в этих местах стояла азербайджанская армия, обстреливая из гаубиц столицу нынешнюю. Сверху вниз. До сих пор Шуши встречает гостей пустыми глазницами зданий.

“Но кто владел Шуши, то владел Карабахом”, — задумчиво произносит Зорий Балаян, писатель, публицист, один из основателей подпольного движения за свободу республики. На горе — старая православная церковь. В войну в ней хранили патроны и оружие.

Солнечный свет идет через окна храма в форме креста, прихожане зажигают свечки и ставят их на подносы, полные воды. Чтобы сами свечки, как догорят, о воду же и гасли.

“Когда был штурм Шуши, ко мне шли солдатики и просили — дайте кресты. Не понимал я, зачем им всем так срочно? А это они, чтобы отличать своих от чужих, такие знаки отличия надевали. И так совпало, что штурм города мы начали в светлый праздник Явления Креста в Иерусалиме” — к нам подходит бородатый священник, архиепископ Паргев Мартиросян, глава карабахской паствы и тоже бывший солдат. Только воевал святой отец не с автоматом, а с Библией.

Паргев рассказывает, что если спуститься в церковное подземелье, стать в центре подвала, то, подав голос, можно услышать свою душу и свое сердце:

— В этом святом месте можно просить о чем-нибудь давно загаданном.

Становимся в центре каменного зала. И все желают, желают... Нет чтобы попросить мира во всем мире. Каждый о сугубо индивидуальном. Все-таки люди страшные эгоисты. Нам нет дела до войн, близких и далеких, если только они не коснулись нас лично.

У жительницы Степанакерта Галины Арустамян сын погиб в 21 год. Теперь ее окружают старые фотографии. Это молодые лица минувшей войны. После гибели сына Галина создала Союз родственников погибших и открыла музей памяти. Каждое утро она приходит сюда — в две небольшие комнатки, где висят 3,5 тысячи портретов.

Один из главных экспонатов — фото ее сына Григория и его невесты. Русская девушка идет провожать дембеля на поезд. Из Пензы в родную Армению. Парень сдвинул набок фуражку, поглядывает на любимую искоса.

“Пожениться они осенью 92-го должны были. Но сын ушел уже на фронт. Только раз они и созвонились. Тогда же сотовых не было. А я и платье свадебное для невесты приготовила, и жениховский костюм — все зря, — шепчет Галина, кивая на пожелтевший венчальный наряд на деревянной вешалке и кримпленовый пиджак. — Девушку сына звали, как и меня, Галей. Так она и не узнала, что мой сын ее не бросил... Гале уж под сорок поди, дети, семья — вот бы встретиться нам, поговорить о Грише. Он так ее любил. Да адреса ее у меня не осталось”.

Последние или первые?

— Не обидно ли стать последними, кто не получил официальное признание? — интересуюсь у Георгия Петросяна, министра иностранных дел Нагорного Карабаха.

— Рано или поздно последние станут первыми, — философски отвечает тот.

По секрету нам говорят, что господин Петросян должен скоро отправиться в Москву. На консультации по интересующему всех вопросу.

“Если бы война в Южной Осетии не закончилась так стремительно, возможно, войска Азербайджана снова попытались бы войти в Карабах”, — размышляют местные жители. Это все из разряда слухов, конечно.

Де-факто независимость у НКР давно есть. Де-юре — вопрос о Карабахе сегодня все еще висит в облаках. Впрочем, в Армению недавно вдруг прилетел президент Турции — главного союзника Азербайджана (что стало сенсацией, ведь у Еревана и Анкары разорваны отношения и из-за Карабаха, и из-за геноцида турками армян в начале XX века). А к Медведеву в Москву сразу после пятидневной войны пожаловал президент Азербайджана Алиев. В обоих случаях не могли не затронуть тему Карабаха.

Судорожно начали продвигать свой план по будущему Карабаха и США.

И понятно почему. Кто первым разрубит гордиев узел признания этой горной республики, тот и одержит окончательную победу в начавшейся большой кавказской игре.

Екатерина Кулагина

“Комсомольская правда”