Analitika.at.ua. Короткие рассказы и эссе американского писателя и журналиста Патрика Азадяна неоднократно появлялись на страницах “НВ”. Предлагаем читателям эссе писателя, опубликованное в “Глендейл Ньюс” от 24 апреля с.г.

...Отчетливо помню мой первый опыт поминовения жертв геноцида, когда мне было 8 лет. Мама забрала меня с собой на демонстрацию протеста, организованную армянской церковью. Запомнил даже таксиста, везшего нас, — иранца средних лет. Притормозив у церкви Св.Саргиса в Тегеране, он был явно поражен при виде многочисленной громогласной толпы, выражающей свой протест. “Против чего вы, армяне, протестуете?” — спросил он на персидском. Моя мама, расплачиваясь, попыталась как можно лаконичней объяснить суть вопроса, особенно не вдаваясь в исторические дебри. Водитель покачал головой из стороны в сторону и, глубоко вздохнув, воскликнул: “Нам, иранцам, также доводилось видеть немало плохого от турок”. Думаю, он имел в виду события прошлого века — территориальные посягательства Оттоманской империи, а быть может, находился под влиянием момента. Как бы там ни было, я был вполне удовлетворен, почувствовав, что даже таксист на нашей стороне. Меж тем мой детский разум не был готов сполна охватить всю подоплеку драмы, произошедшей в начале века. Я знал лишь, что с моим народом, моими предками произошло что-то очень страшное. В подробности трагедии мои родители не сочли нужным посвятить меня.

Как бы то ни было, вернувшись домой, я сжег первый в своей жизни турецкий флаг. Я сделал это на нашем балконе под мягкими лучами весеннего солнца. Надо сказать, процедура была захватывающей. Поскольку у меня не было под рукой готового флага, я вырезал его из бумаги, покрыл красной краской, оставив место для звезды и полумесяца. Процесс был не из легких, поскольку флаг был вырезан из крохотного куска бумаги. Священнодейство длилось несколько секунд. Однако даже за столь короткое время по спине поползли мурашки. Удовлетворение содеянным неожиданно сменилось чувством вины. Ведь это мог быть последний флаг, сожженный в моей жизни. Идея почему-то не согревала меня. На следующий день, завидев знакомого зеленщика, турка по национальности, задал маме вопрос — имеет ли он отношение к тем, кто совершил геноцид. “Оставь, Голама (так звали зеленщика) в покое, — воскликнула мама в сердцах. — Он хороший, добрый старик”. Теперь я понимаю — ей не хотелось, чтоб в моем детском воображении образ Голама из Ирана ассоциировался с образом врага. Мне кажется, с того самого дня мне удается разделять свое восприятие турецкого народа от восприятия самого акта геноцида, совершенного младотурками. Понадобились годы, чтоб избавиться от чувства ненависти к этому народу. К народу, но не их деяниям в прошлом. Полагаю, мои предки не осудили бы меня за это...

Подготовила Жасмен ИСРАЕЛЯН

НВ