Analitika.at.ua. Меня с Джоном Киракосяном в ноябре 1973 года познакомили Леонид Гурунц и Баграт Улубабян. Познакомили, так сказать, очно. До живой нашей встречи мы переписывались. За год до переезда в Ереван написал ему благодарное письмо, отправленное прямо из камчатской тундры, где я прочитал его монографию "Первая мировая война и западные армяне", присланную Багратом. Как это часто бывало в молодые годы, свой восторг я выразил стихами, посвященными Джону и моим друзьям. Так началась наша дружба, которая продолжалась и после его смерти. Не случайно книгу о нем я так и назвал - "Жизнь после смерти".
С первых же дней моего пребывания в Ереване Джон регулярно выводил меня, так сказать, в свет. И может, поэтому он мне часто вспоминается в некоем философском кругу, имя которому -настоящее армянское застолье. Это надо было видеть, это надо было слышать и слушать, это надо было осязать: Джон во главе стола. Он ведь был не только таким, каким его подали в официальном правительственном некрологе: член ЦК Компартии Армении, депутат Верховного Совета Армянской ССР, министр иностранных дел республики, доктор исторических наук, профессор... Многое из этого, пожалуй, забыто даже его друзьями, а новое поколение, думаю, вообще мало что знает о нем. Джон умел многое. Но так, как он умел дружить, думаю, ни с кем несравнимо. Он дружил со стариками и детьми, он дружил с писателями, художниками, артистами и государственными деятелями, с водителями автомобилей и строителями, с сыном и дочерью, с дудукистами и спортсменами… Но больше всего и, я бы сказал, глубже и трепетнее всего, преданнее всего, извините за тавтологию, дружил с друзьями детства и юности. И, конечно, на особом счету у него были друзья-единомышленники, друзья-соратники в его вечной борьбе, в вечном суде над организаторами и исполнителями Геноцида армян. Не случайно свой, пожалуй, главный труд - капитальный двухтомник он так и назвал: "Младотурки перед судом истории". С годами чем выше поднимался его авторитет в народе, в Спюрке, тем он доступнее становился для всех, особенно для молодежи. Во время одного из традиционных застолий любящий и уважающий Джона великий Амо Сагиян сказал, что этот гигант (поэт имел в виду, кроме всего прочего, и высокий рост, и мощное атлетическое сложение Джона) ничуть не противоречит народной мудрости, что друг – это одна душа, живущая в двух телах. Сагиян считал, что в груди Джона может вместиться душа всего народа.
…Как один из активных оракулов и провозвестников Карабахского движения, Джон прекрасно понимал, что предварить его нужно действенным просветительством, имея в виду в первую очередь молодежь. Редкий был случай по тем временам, когда партийный (член ЦК партии) и государственный (министр) деятель "подрабатывал" (бесплатно) чтением лекций по истории. И не где-нибудь, а в Ереванском государственном университете. Валом валили в аудиторию не только студенты. Я часто посещал эти лекции и, бывало, ловил себя на мысли, что выступает с трибуны титан времен Ренессанса. Его приглашали в учреждения Еревана и в районы. На одной из таких встреч в поселке Егвард принимал участие и я - и записал в блокнот суть его выступления. Готовясь к работе над настоящим очерком, посвященным восьмидесятилетию Джона, я порылся в архиве и нашел те записи, которые были использованы в книге "Жизнь после смерти"...
...Думаю, сегодняшний читатель обнаружит в том выступлении целую прорву мыслей, которые звучат сегодня более чем актуально. В егвардском клубе Джон Киракосян встречался с молодежью. Примерно час историк говорил о международном положении, а потом отвечал на вопросы. Высокий и очень худой парень с торчащим кадыком сильно волновался. Говорил путано, но я обратил внимание, что зал относился к парню дружелюбно и с явным уважением. Вопрос прозвучал так: "В последнее время многих нарушителей закона прозвали каким-то странным, вроде бы безобидным прозвищем: "цеховики". С термином я лично не согласен, а вот суть меня очень даже тревожит. Дело в том, что эти самые "цеховики" уже представляют собой определенную силу и даже власть. А это уже опасно. Что вы думаете по этому поводу?"
В битком набитом зале наступила мертвая тишина. Я входил в положение Джона и даже сочувствовал ему. Вопрос по тем временам заковыристый, сложный (не было сомнения, что в зале где-то притаился какой-нибудь штатный "особист"). Лектор ответил не сразу. На столе перед ним лежало несколько книг с торчащими закладками. Он что-то начал искать в одной из них. Цитаты ему нужны были для иллюстрации собственных мыслей. Ему ведь всегда задавали "опасные" вопросы, не зная, кстати, о неоднозначном отношении к его персоне, особенно в кремлевских кабинетах. Наконец он нашел-таки то, что искал: "Яркий борец национально-освободительного движения, основатель первой армянской национальной партии, поэт, публицист Мкртич Португалян писал с болью и тревогой в душе еще в конце XIX века, что армянская молодежь, праздно живущая на берегах курортного Босфора, мало что знала об истории своей страны. Если спросить, где Армения, каковы были ее границы, то выяснится, что они понятия не имеют. Португалян отмечал, что многие из них весь свой патриотизм выражали тем, что хвастались, цитируя стихи Гюго и речи Гладстона, а вот о своей родине имели смутное представление".
И тотчас же Джон обратился с вопросом к залу: "А вы знаете, кто были эти молодые армяне? Это были, как пишет Португалян, дети денежной знати, дети амира, так называемых сарафов. И мы хорошо знаем, к чему привела такая вот преступная беспечность этой самой молодежи, этого самого поколения, которое понятия не имело ни об истории, ни о географии родины. В конечном итоге они потеряли и историю, и географию родины. А ведь у многих из них родители по своей сути были теми самыми цеховиками, о которых здесь говорил молодой человек. Я тоже, как он, не приемлю этот термин. Кое-кому удается в обход законов организовать частный производственный цех (отсюда и термин "цеховик"), но это люди талантливые. Диву даешься: это же каким талантом надо обладать, чтобы при социализме открыть частный бизнес?! Они ведь трудятся в поте лица и в вечном страхе... Они не опасны уже потому, что трудятся. Но в то же время опасны потому, что не платят налоги, хотя не по своей вине. Однако невозможно их оправдать: как правило, их отпрыски страдают потерей исторической памяти. И от них всего можно ожидать".
Вскоре я узнал, что то выступление Джона в Егварде кто-то записал на магнитной пленке. И хочу здесь привести один небольшой кусок, словно говорит он сегодня: "И дети их видят, слышат, знают, как и каким путем отец приобретает бешеные деньги, от которых действительно можно взбеситься. И уже с самого детства перед будущим юношей встают две истины, две правды: одна – для всех, другая – отцовская. Всем воровать нельзя. Отцу – можно, потому что он не такой, как все. Он все может. Он может при своих отпрысках с пренебрежением говорить об ученых, о пахаре, писателе, законе…"
В тот день Джон был, как говорится, в ударе. Он страстную свою тираду свел к тому, что недалек тот день, когда родина будет нуждаться в единении и сплоченности в первую очередь. Это касается молодежи. А это возможно только в том случае, если она выучит уроки истории. Остается добавить, что это было всего лишь за три года до начала Карабахского движения.
Пророк и провозвестник, чьи уроки учило целое поколение, прекрасно сознавал, что при всей притягательности советских лозунгов о социальной справедливости сталинский ли, хрущевский ли, брежневский ли социализм со своей "политэкономией" не спасет народ от голода. Он остро чувствовал, что в огромной стране с её военной мощью по всем объективным законам природы и общества должны непременно произойти перемены, которые приведут к непредсказуемым процессам. Он, правда, не дожил до термина "перестройка". Смертельно больного Джона Киракосяна в Москве в Центральной клинической больнице оперировали 23 апреля 1985 года – в день, когда М.Горбачев на пленуме ЦК КПСС в своем историческом докладе провозгласил начало перестройки с ее "придатками" - ускорением, демократией, гласностью, войной алкоголизму. Обо всем этом он уже не узнал. Но все это он чувствовал заранее, зная о том, к каким невиданным явлениям приведет реформа в стране. Вот почему так трепетно он относился к вопросу о патриотическом воспитании молодежи.
Умирал он долго. Целых два месяца. И все два месяца я вместе с его родными не отходил от его больничной койки. Ничего удивительного не было в том, что весь Ереван, вся Армения и весь Спюрк не скрывали тревоги, следили за тем, какая идет борьба за жизнь настоящего борца и трубадура национально-освободительного движения.
Не мне сегодня, в день восьмидесятилетия моего друга и учителя, рассказывать о его научном подвиге. Ведь все свои труды писал он, постоянно помня о жесткой руке государственной цензуры. О его работах по новейшей армянской истории, убежден, будут писать его коллеги, ученые-специалисты. Достаточно сказать, что через несколько месяцев после смерти Джона увидела свет на русском долгожданная книга "Младотурки перед судом истории", в предисловии к которой отмечалось: "Научное наследие Джона Киракосяна – многочисленные труды, в том числе несколько фундаментальных монографий, являются значительным вкладом в отечественную историческую науку и свидетельствуют о глубокой научно-исторической подготовке, широчайшей эрудиции и безграничных знаниях автора"...
Хочу завершить эти заметки фрагментом из моей записной книжки, которую храню вот уже четверть века.
… Мне в гостиницу позвонил заведующий реанимационным отделением Виктор Петрович Фоминых и попросил, чтобы я, не говоря ничего родным больного, срочно приехал в больницу. Я стремглав выскочил из номера и уже через несколько минут мчался на такси в сторону Кунцева. Все гадал, отгоняя прочь мысли, вызывающие тревогу. Правда, как мне показалось, в голосе Фоминых, с которым мы уже успели подружиться, была одновременно и тревога, и некая надежда. Но в то же время чувствовалось что-то неладное, ведь он предупредил: родным, которые находились рядом, в смежном номере гостиницы, ничего не говорить...
По большому асфальтовому двору клиники я уже бежал, едва переводя дыхание.
Оказалось, больной, придя в сознание каждой своей клеткой, как говорил Виктор Фоминых, выдал "чудовищный концерт". Вся дежурная служба уяснила для себя, что больной дальше не может выносить мучения, которые и впрямь были невыносимы. Ибо не может простой смертный, находящийся в ясном сознании, долго терпеть поистине танталовы муки, долго терпеть то, что выпало на долю стотридцатикилограммового гиганта. Опытные специалисты главной реанимационной службы СССР в Кремлевке хорошо знали, что бесчеловечно возвращать такому больному сознание. Психическое, физическое, патофизиологическое состояние было таковым, что только смерть или бесконечный искусственный сон смогут принести ему пусть эфемерное, но облегчение... За время своей многолетней врачебной деятельности я не раз видел, как обреченные подчас жаждут смерти...
...Однако Джон очень любил жизнь. Любил солнечный день. Любил сажать деревья, поливать зелень. Любил застолье. Обожал садиться за красиво и богато сервированный стол голодным. Любил петь, особенно старинные армянские песни. Но при этом не меньше любил мелодии танго тридцатых и сороковых годов. Любил действенно мечтать. И мечтал о том, чтобы все любили жизнь, солнечный день, любили сажать деревья, поливать зелень. "Нашей нации нужен мажор, - часто говорил он, - хватит плакать и плакаться! Хватит!!! Одно дело - помнить и не забывать, другое – плакать и без конца ныть. Вся литература наша рыдает, музыка плачет, танцы и те, бывает, исполняем в миноре". И, может, чтобы осязаемо выразить протест, он сам танцевал буйно и страстно. Да, он любил жизнь, любил семью и свой народ в этой жизни. Да, наверное, можно примириться с искусственным дыханием, можно примириться с неподвижными и "нечувствительными" ногами, которые не ходят и не будут ходить. Можно внушить себе оптимизм и внушить, что это нормально, когда тебя кормят через стеклянные трубки, когда делают за день десятки уколов, когда трижды в день отсосами чистят бронхи, когда через день тебя присоединяют к искусственной почке... Да, ко всему в отдельности можно, наверное, привыкнуть. Но ко всему этому вместе, одновременно – невозможно. И тем не менее он не раз, приходя в сознание, сумел победить себя, вступая в контакт. И даже совершил чудо, о котором я рассказал в книге "Жизнь после смерти".
И я понял, почему Джон, так любящий жизнь, так сильно жаждал смерти. Не только из-за своих невыносимых мучений: он хорошо знал тщетность попыток поднять его и не хотел, чтобы длились муки родных и близких, особенно дочери Нуне, которая ждала долгожданного внука.
И в год смерти Джона родился внук Джон.
Зорий БАЛАЯН
Golos.am |
