Analitika.at.ua. Он умел радоваться жизни и делиться этой радостью с близкими людьми, коллегами, поклонниками, даже с теми, кого видел впервые. Он устраивал праздники из серых будней и приглашал на них всех, кто хотел стать частицей этого веселья. Его история — это история любви, которая разлетелась по всему миру в песнях. Такую музыку умел писать только он — Арно Бабаджанян. В ней жила его душа — мятущаяся, ликующая, тоскующая и бесконечно добрая.

Песня нашего Арно

Однажды в начале 1990-х годов в Ереване у роддома Маркаряна на проспекте Маштоца остановилась допотопная «Победа». Из нее вышли четверо мужчин — трое музыкантов (стандартное трио — кларнет, аккордеон, доол) и, как выяснилось позже, «солист». Через пару минут на главном проспекте города зазвучала всеми любимая «Еревани сирун ахчик» («Ереванская красавица»). Когда песня была исполнена, наверное, уже в десятый раз, у главного входа больницы показался сердитый главврач: «Я прошу вас немедленно прекратить безобразие, это же родильный дом, понимаете?! Роженицам нужен покой!» «Солист» невозмутимо допел куплет и только тогда ответил: «Вай, доктор джан, где ты тут видишь безобразие? Это же песня нашего Арно! У меня шестеро дочек, понимаешь, а тут мальчик родился! Кому как не мне петь? А что я должен петь, по-твоему, своей жене, подарившей мне сына? Какую-то иностранную серенаду? Нет, нет, и еще раз нет, доктор джан! Только эту — «Еревани сирун ахчик»!»

После выхода в 1958 году на экраны СССР фильма «Песня первой любви» эта песня, вошедшая в его саундтрек, стала своеобразным признанием в любви всем армянским девушкам и, может, главной мелодией Еревана, серенадой, звучавшей под его балконами. Ее исполняли все от мала до велика, те, кто умел петь, и кому на ухо медведь наступил, — во время шумных застолий во дворах, на свадьбах… И до сих пор, пересматривая «Песню первой любви», не перестаешь задаваться вопросом: кому картина больше обязана своей фантастической популярностью — режиссеру Юрию Ерзнкяну, исполнителю главной роли Хорену Абрамяну или композитору Арно Бабаджаняну?

Смотреть видео: концерт 90-летию Арно Бабаджаняна

Однажды в Ереване провели своеобразный эксперимент — на улице подходили к прохожим и просили их исполнить «Еревани сирун ахчик». Не нашлось ни одного человека, кто не спел песню от начала до конца. Каждый исполнял ее на свой манер и при этом исключительно талантливо. Ничего удивительного: ведь их вдохновляла музыка, полная искреннего чувства, — песня, написанная человеком, безумно влюбленным в этот город, который он считал лучшим в мире и с которым никогда не расставался, даже живя вдали.

Своя игра

Когда 21 января 1921 года в семье учителя математики Арутюна Бабаджаняна родился мальчик, радости родителей не было предела. Но спустя три года глава семейства оказался перед нешуточной проблемой — 21 января 1924 года умер Ленин, и в СССР был объявлен траур. Что же получается, в стране такое горе, а в его доме каждый год в этот день должно быть веселье? Неприлично как-то, да и что люди подумают? И Арутюн перенес дату рождения сына на 22 января.

Надо сказать, что в семье Бабаджанян не было профессиональных музыкантов. Но отец прекрасно играл на флейте. Сам Арно уже в четыре года сделал первые попытки сыграть на старой гармонике. А однажды, вернувшись из детского сада, стал взахлеб рассказывать, как к ним пришел какой-то дядя и попросил всех спеть. «Я тоже спел, а еще хлопал в ладоши. Дядя внимательно слушал, потом сказал, что мне обязательно надо заниматься музыкой». Мальчику тогда было всего 5 лет, а «дядей» оказался не кто иной, как Арам Ильич Хачатурян. В том же году Арно зачислили в музыкальную школу. Окончив ее, шестнадцатилетний юноша поехал в Москву, где был зачислен сразу на последний курс Музыкального училища имени Гнесиных. Эта поездка также состоялась благодаря Араму Хачатуряну, который разглядел в молодом Арно великого симфониста. Защита его диплома по фортепиано стала событием в музыкальной жизни Москвы. В комиссию входили знаменитости — Александр Гольденвейзер, Генрих Нейгауз, Яков Флиэр… Среди других сочинений нужно было сыграть что-то свое, написанное без помощи педагога. Бабаджанян представил пьесу собственного сочинения в стиле Скрябина. «Нет, вы сыграйте свое», — попросили члены жюри. «Я уже сыграл», — ответил он. Комиссия была в шоке — знаменитые пианисты, досконально знавшие творчество Скрябина, приняли работу молодого композитора за его произведение.

«Песня о песне»

Симфонист, блестящий пианист… Но тогда никому из друзей и преподавателей и в голову не могло прийти, что огромную популярность Арно Бабаджаняну принесут песни. Первые же песенные опыты убедили его в том, что этот жанр не прощает бездумного к себе отношения. «Наоборот, он требует углубленности и такой же полной творческой самоотдачи, как и «серьезные» формы — будь то соната для скрипки или концерт для фортепиано, — говорил композитор. — И еще мне стало очевидным, что автору песни нельзя оставаться безликим: любая его песня непременно должна нести в себе черты его творческой индивидуальности. Не стыжусь признаться, что не пытаюсь делать в этой области каких-либо открытий — мои песни о любви, о радости, о грусти, о тех вечных и простых человеческих эмоциях, о тех высоких чувствах, которые веками воспевались, воспеваются и, по всей вероятности, будут воспеваться всегда».

В 1964 году родился потрясающий творческий союз — Бабаджанян, Рождественский, Магомаев. Звезды на небе сошлись, их сотрудничество оказалось невероятно плодотворным. Песни «Свадьба», «Позови меня», «Зимняя любовь», «Загадай желание», «Благодарю тебя» стали настоящими хитами и входили в программы практически всех концертов. Летом 1964 года появилась и сразу стала невероятно популярной песня Бабаджаняна на стихи его друга Андрея Горохова «Королева красоты», которая вошла в историю советской эстрады как один из первых твистов. В то время, когда Хрущев искоренял джаз и боролся с художниками-нонконформистами, написать твист было чем-то вроде гражданского подвига. Креативный ресурс Бабаджаняна казался неиссякаемым — он выдавал шлягеры один за другим, иногда даже не дав им возможности как следует раскрутиться, ибо новые песни сразу затмевали по популярности предыдущие. Это была торопливость, присущая истинным гениям, — успеть сделать еще, еще, еще. В наши дни профессиональные продюсеры использовали бы такой дар на полную катушку, выдавая хиты не сразу, а дозированными порциями, чтобы дать им «поработать». Но тогда всего этого не было, да и кто бы мог сдержать неистовую творческую энергию этого человека, становившегося за роялем самозабвенно-отрешенным? И рождались песни, которые потом звучали практически во всех уголках Советского Союза. Их любили и пели практически все. И что парадоксально, каждая была написана как будто «изнутри». «Лучший город земли» — песня невероятно московская, а «Им Ереван», «Мер сирели Ереван» — абсолютно ереванские, «Пушинка белая» — практически русская народная, а «Азг парапандз» — до невозможности, просто генетически армянская. В чем заключался секрет? Может, это и банально звучит, но надо было очень любить Москву и Ереван, Россию и Армению, людей, а самое главное — музыку. Эта безграничная любовь проявлялась в творчестве Арно ярким индивидуальным почерком, по которому безошибочно можно было узнать — это точно Бабаджанян!

К концу 1960-х благодаря гастролям популярность блестящего пианиста и композитора Бабаджаняна вышла за пределы СССР. А в 1973 году на Всемирном конкурсе песни в Токио за песню «Чертово колесо» он получил первую премию, обойдя своего знаменитого соперника, французского композитора Фрэнсиса Лэя, автора покорившей весь мир музыки к кинофильмам «История любви» и «Мужчина и женщина».

Арутюн, Серож и другие

На вопрос: «Где же вы все-таки живете — в Ереване или в Москве?», Бабаджанян неизменно отвечал: «Я живу в Ереване. А в Москве проживаю». В Армению Бабаджанян приезжал каждое лето и приглашал всех своих московских коллег и друзей, чтобы они увидели и прочувствовали то, что ощущает он сам. Он умел влюбить всех в свою страну солнца и камней. «Хотя бы раз в жизни надо проехать по серпантину дилижанских поворотов, посмотреть, как женщины разводят огонь в тонире и пекут невероятно вкусный лаваш, поесть ишхан на Севане. Нет, это не та форель, которой вас угощали в знаменитых ресторанах, это наша князь-рыба… Хоть раз в жизни нужно позволить себе утонуть в зелени лорийских гор, увидеть эти храмы, зарядиться армянским солнцем, прогуляться по вечернему Еревану… Я не понимаю, как вы вообще без этого живете!»

Каждый приезд коллег в Армению превращался в настоящий праздник — с угощениями, поездками, шутками и весельем. Пригласив в Армению Александру Пахмутову и Николая Добронравова, он искренне удивился, что эти видавшие виды люди до сих пор не знают чистильщика обуви Арутюна, и тут же заполнил этот пробел, организовав историческую встречу в Ереване. Вообще, люди для него были главным достоянием страны. Однажды, прогуливаясь с московскими гостями по тенистым аллеям на территории дилижанского Дома творчества композиторов, Бабаджанян вдруг воскликнул: «И вы хотите сказать, что видели Армению? Нет, вы никогда не поймете ее, если мы прямо сейчас не поедем к Серожу! Знаете, как он готовит? Пальчики оближете!» Через несколько минут его машина уже мчалась в Кировакан, в ресторан, где легендарный повар Серож продемонстрировал гостям свое бесподобное кулинарное искусство.

О футбольных матчах, которые он организовывал в дилижанском Доме творчества, многие еще помнят. Среди футболистов были сам Бабаджанян, его сын Араик, Родион Щедрин, Николай Добронравов. А судил игру не кто иной, как Дмитрий Дмитриевич Шостакович, тончайший знаток и любитель футбола, которому специально для этой цели Бабаджанян привез из Еревана судейский свисток.

«Мы уезжали из Армении, заряженные солнцем, теплотой, бесконечной добротой, жизнью, — вспоминает Александра Пахмутова. — Но один из многочисленных дней запомнился навсегда. Арно повез нас на Севан, он любил это священное озеро. В тот день он решил угостить нас ишханом. Мы уже отведали его в прибрежном ресторане, но Арно этого показалось мало, и он решил обзавестись рыбой «про запас». Увидев неподалеку торгующих форелью мальчишек, он подозвал их и начал торговаться… Мы не понимали, что говорил им Арно по-армянски, но по тому, как гримасничали мальчишки, как надрывались у них животы от хохота, было видно, какое удовольствие доставляет им этот «торг». Наконец Арно сел в машину и, делая вид, что окончательно рассорился с ребятами, отъехал от них на несколько метров, а мальчишки побежали за машиной, на ходу в чем-то убеждая дядю Арно. Тот давал задний ход, и снова начинался прерывающийся смехом диалог. Снова отъезжал и снова возвращался. Наконец сделка состоялась, но довольные, светящиеся от счастья торговцы и покупатель еще долго не могли оторваться друг от друга. Это была игра — веселая, детская, наивная, бесконечно добрая. Арно был в своей стихии. Словно большой ребенок, он сам получал удовольствие от этой игры. В этом была вся его натура — радующаяся жизни, непосредственная, почти детская».

Хрущев в пижаме

О шутках и розыгрышах Бабаджаняна ходили легенды. Он любил рассказывать анекдоты, смешить, прикалываться. И все это делалось абсолютно беззлобно. Отец композитора был очень похож на Хрущева. Как-то, знакомя отца с одним из своих московских коллег, Арно пошутил: «Посмотрите, какой высокий гость захотел с вами встретиться и узнать вас поближе!» Коллега издал какой-то сдавленный крик удивления и попятился. Спустя годы, когда Бабаджаняну уже было за 40, история повторилась. Дело было так. Дирижер Константин Орбелян срочно вызвал Бабаджаняна на репетицию в филармонию. Арно попросил отца пойти с ним: «Пап джан, я ненадолго, заскочу на пару минут в филармонию, а ты посидишь в машине, посторожишь ее. Потом поедем дальше по своим делам». — «Но я же еще в пижаме, подожди хоть оденусь!» — «Никаких «оденусь»! Там музыканты на сцене ждут, не могут начать репетицию, пока я не приеду! Посидишь в машине, тебя никто не увидит… Только пять минут». Спорить с ним не имело смысла — отца в пижаме Арно затолкал в автомобиль, сам сел за руль. Подъехали к филармонии, он мгновенно исчез в дверях служебного входа. Началась репетиция. Бабаджанян сел за рояль, начал играть и… забыл обо всем на свете. Через полтора часа отец, пройдя кордон вахтеров, вбежал в Большой зал филармонии, ругаясь на чем свет стоит. При виде «Хрущева» в пижаме все на сцене замерли в оцепенении, и только Бабаджанян продолжал безмятежно перебирать клавиши. А историю о том, что сам Никита Сергеевич присутствовал на репетиции оркестра Орбеляна, вечером того же дня в Ереване рассказывали на каждом углу.

Национальный вопрос

Арно Арутюнович был очень строгим отцом, и сын Араик порой получал от него чапалах — пощечину. К этому методу композитор прибегал, в частности, добиваясь, чтобы тот говорил по-армянски. Проблема эта стала особенно актуальной после того, как семья переехала в Москву. Каждое лето Бабаджаняны проводили в Армении, и, чтобы сын не забыл родного языка, отец настоятельно просил детей, с которыми дружил Араик, разговаривать с ним на армянском. Но и эти ребята были из русскоязычных семей, и Бабаджанян на полном серьезе ругался с их родителями, требуя, чтобы те наконец разъяснили своим детям — их язык армянский. Исчерпав все аргументы, Арно Арутюнович возмущенно говорил сыну: «Если так пойдет и дальше, я вынужден буду отправить тебя в пионерский лагерь. Там ты уж точно заговоришь на родном языке».

Большинство жителей дома, в котором жила семья Бабаджанян в Москве, были евреи. Четырехлетний Араик тогда и не подозревал, что есть такое понятие, как национальность. И когда однажды его спросили, кто он по национальности, мальчик не раздумывая ответил: «Еврей!» Узнав об этом, Бабаджанян так рассердился, что сначала влепил сыну традиционный несильный чапалах и только потом принялся разъяснять ему, что он — армянин. «Помню, как, сидя за столом, он говорил, что мы малочисленный, но очень талантливый и трудолюбивый народ, и недаром есть выражение «нас мало, но мы армяне», — вспоминает сын композитора. — Бабушка, гостившая в то время у нас, чтобы как-то разрядить обстановку, спросила: «Интересно, кто же придумал эту замечательную фразу?», на что я уверенно ответил: «Ленин!» Ну как было не влепить чапалах этому обормоту, который Ленина от Паруйра Севака не отличает?!»

Огромный плюс У Бабаджаняна была отличная коллекция картин — он прекрасно разбирался в живописи. Однажды Генрих Игитян, рассматривая портрет Арно работы художника Вруйра Галстяна, сказал: «Хорошая картина. Но что-то в ней не то. А ты случайно не переделал ее?» И тут Бабаджанян, словно провинившийся мальчишка, признался: «Я замазал часть носа — он был слишком большой…» Нос, который Арно унаследовал от матери, с годами стал его визитной карточкой. Но в молодости доставлял ему немало страданий. «В годы учебы в консерватории, зайдя к нему как-то поутру, я обнаружил у него в постели бельевые прищепки, — вспоминает композитор Эдуард Мирзоян. — «Что это?» — «Понимаешь, я придумал для поднятия носа специальный прибор, с которым засыпаю каждую ночь. Как ты думаешь, поможет?» — с надеждой в голосе спросил Арно. Я авторитетно заявил: «Конечно, можешь и не сомневаться».

С годами пикантный «минус» во внешности знаменитого композитора превратился в огромный «плюс», без которого Бабаджаняна просто невозможно было вообразить. Это была неотъемлемая часть его образа. При этом подтрунивать над его носом было дозволено лишь избранным — людям, которых он принимал и любил. Например, режиссеру Генриху Оганесяну. Как-то они с Бабаджаняном переходили улицу Абовяна у кинотеатра «Москва». Сверху спускался трамвай. «Арно джан, голову поверни», — сказал Генрих. «Зачем?» — «Твой нос мешает трамваю проехать!»

Миллион за гения

Когда Арно Арутюнович заболел, ему было всего 32… Поначалу диагноз — белокровие — от него скрывали. Когда же он узнал правду, возмущался и кричал на отца: «Как вы могли скрывать такое!» В конце 1960-х по приглашению советского правительства к больной жене Косыгина приехал знаменитый врач из Франции по фамилии Бернар. Композитор Эдуард Мирзоян, ближайший друг Бабаджаняна, обратился к Первому секретарю ЦК Компартии Армении Антону Кочиняну, который тут же связался по телефону с Москвой и попросил, чтобы Бернар осмотрел Арно. На том конце провода сказали: «За одну консультацию этот врач берет две тысячи долларов». На что Кочинян ответил: «Для Бабаджаняна мы готовы заплатить миллион!» В итоге благодаря Бернару Бабаджанян поставил своего рода рекорд: прожил со своим тяжелым диагнозом около тридцати лет. Но у этого рекорда был и другой секрет — любовь.

Муза

Со своей будущей супругой Бабаджанян познакомился в 1945 году. Однажды в Москве после выступления в Доме культуры Армении к нему подошла очаровательная девушка и сказала: «Вы играли как Бог!» Это была Тереза Оганесян, студентка Московской консерватории, которой и было суждено стать главной женщиной в жизни Бабаджаняна. Педагоги пророчили ей большое будущее, но эта встреча изменила в ее судьбе все. Тереза решила посвятить свою жизнь Арно. Совсем скоро это стало для нее не только осуществленной мечтой, но и призванием. Она повсюду сопровождала мужа. В ее сумке, как в чемоданчике сестры милосердия, лежал стандартный набор для оказания первой помощи. Бабаджанян не был прикован к постели, но о том, чтобы отправиться на концерт или на телевидение, не могло быть и речи. И тогда на помощь снова приходила Тереза, которая разрабатывала почти детективные планы: композитора похищали из больницы, а в машине халат менялся на костюм. Она помогала мужу в отчаянном желании оставаться для всех прежним Арно и писать прекрасные, добрые, жизнерадостные песни.

Последний тост

Будучи еще студенткой, я с друзьями при первой возможности приезжала в Дом творчества композиторов в Дилижане — там собирался весь цвет музыкальной элиты СССР. В одну из таких поездок я встретилась с Арно Бабаджаняном. Еще в Ереване мы слышали, что он отдыхает здесь после тяжелой операции и попросту не отвечает на настойчивые звонки из Москвы с требованием показаться врачам. Выглядел он плохо, но молодость беспечна, ее не касаются чьи-то беды и болезни, поэтому, чтобы не упустить шанса пообщаться с маэстро, мы напросились к нему в гости. Открыли бутылку вина, сам маэстро не пил, но тосты произносил с большой охотой. Потом, ничего не говоря, он вышел в кабинет, и вскоре оттуда раздались звуки музыки… «Ноктюрн», «Элегия», «Грезы», «Мелодия»… Когда он вернулся, тосты снова стали сменять друг друга — за родителей, за друзей, за воспоминания, за детей, за женщин, за любимых… Когда вино было выпито до последней капли, маэстро улыбнулся: «Жаль, а ведь у меня тост остался. Но ничего, попытаюсь изобразить человека с полным бокалом». Артистично подняв руку, он окинул взглядом компанию незваных молодых гостей и произнес: «Живите, любите, творите, встречайтесь, расходитесь… Но только во все это всегда вкладывайте страсть и безумие. Без этого жизнь будет никакой!». Элеонора Малхасян, yerevanmagazine.com