Analitika.at.ua. 18 лет назад принятием 4-5 мая 1994 года в киргизской столице так называемого Бишкекского протокола давнишние (еще с советских времен) усилия по установлению перемирия на азербайджано-карабахском фронте стали приобретать реальные очертания. Процесс был болезненным, существовало немало противоречий и несогласованных пунктов, однако в целом конфликтующие стороны были ориентированы на мир или по крайней мере на долгосрочное установление режима прекращения огня. Стремление к передышке было обусловлено наличием самых разных факторов, в том числе внешнеполитического и внутреннего (для каждого отдельного конфликтующего субъекта) характера.

Преимущественно формальные противоречия (ведь статус Нагорного Карабаха не являлся тогда предметом обсуждений) в той или иной степени были преодолены в течение одной недели подписанием в Ереване, Баку и Степанакерте ряда взаимосвязанных актов, которые в итоге и вылились в Московское соглашение от 12 мая 1994 года о прекращении огня по всему периметру фронта.

Собственно, на этом политическом документе до сих пор и базируется спокойствие на границе. Режим достаточно хрупкий, но ничего более действенного за все прошедшие годы предложено и тем более реализовано не было. Вопреки распространенному мнению, приостановление активных боевых действий является заслугой не Минской группы ОБСЕ, а именно секретариата совета Межпарламентской ассамблеи государств - участников СНГ и в первую очередь России.

На фоне представления мирного периода развития карабахской проблемы Бишкекский протокол упоминается часто, однако, как правило, этим все и ограничивается. Между тем сам документ требует детального осмысления. В этом материале мы попытаемся понять азербайджанский мотив подписания.

Азербайджанские власти некоторое время колебались и, в отличие от армянских (ереванских и степанакертских), не решались подписываться под протоколом. Понять такую позицию не мудрено: осознание того, что по состоянию на май 1994 года установление режима прекращения боевых действий означало почти легализацию - пусть даже на неопределенное время - суверенного существования Нагорного Карабаха (или, если в более умеренных тонах, временное признание существующих политических реалий), действительно озадачивало азербайджанское руководство. С другой стороны, иного выхода, кроме как признания Бишкекского протокола, просто не было, так как в противном случае открывалась перспектива установления армянского контроля над жизненно важной для топливной республики коммуникационной артерией – участком железной дороги Баку – Тбилиси.

Очевидно, что при подобном раскладе Азербайджан лишался не только возможности транспортировки углеводородного сырья в черноморские порты Грузии (что справедливо приравнивалось к фиаско нефтяной стратегии), но и перспективы разрешить территориальный вопрос посредством той же топливной дипломатии. Таким образом, подписание Бишкекского протокола в большей степени соответствовало интересам именно Азербайджана. Об этом же говорил и генерал-майор Аркадий Тер-Тадевосян: "В 1994 году мы вполне могли добить Азербайджан, просто Азербайджану повезло в том, что наше тогдашнее руководство в 1994 году убедили подписать перемирие, что я считаю большой ошибкой".

Победа, одержанная армянскими силами самообороны в Карабахской войне, должна была (в идеале) ознаменоваться выходом к важнейшему транспортному узлу в районе Евлах - Мингечаур. Контроль над этим участком в корне изменил бы геополитическую обстановку в регионе, резко убавил обусловленный нефтяной дипломатией послевоенный пыл Баку и оказал решающее влияние на ход переговорного процесса по мирному урегулированию. В этом случае Азербайджан, безусловно, вынужден был бы пойти на уступки в карабахском вопросе, так как опасность утраты контроля над узловым железнодорожным полотном была чревата потерей самой сути топливной политики.

Выход армянских подразделений в долину Куры предопределил бы обсуждение именно этого пункта в качестве особой переговорной статьи, и, быть может, в такой, более выигрышной для нас ситуации торг был бы более уместен. Азербайджан в этой войне являлся агрессором, совместно с Турцией осуществляя блокаду Армении, и в данном аспекте мировое сообщество (разумеется, при грамотном ведении нами дипломатического курса), скорее всего, с пониманием отнеслось бы к факту жизненно важного для целого заблокированного народа контроля над этой железнодорожной артерией.

Бакинские власти осознавали, что "оккупированные территории", несмотря даже на внушительную суммарную площадь, лишены той стратегической ценности, которой обладает небольшой отрезок железнодорожной артерии, пролегающей вдоль русла Куры. На контролируемых Армией обороны Нагорного Карабаха землях действительно нет коммуникационных коридоров регионального и уж тем более транзитного значения, соответственно нет и механизмов блокировки "азербайджанского выхода" во внешний мир.

Вот как описывает этот период Владимир Казимиров (в 1992-1996гг. глава российской посреднической миссии, полномочный представитель президента России по Нагорному Карабаху, участник и сопредседатель Минской группы ОБСЕ от России):

"Казалось бы, путь к соглашению был открыт. Но сорвать все могла и мелочь. Руководство Азербайджана хотело оформить прекращение огня с Ереваном, который не желал этого без участия Степанакерта. Сводить их представителей - значило терять время и утратить шанс в случае перемены обстановки на фронте. Оставалось лишь обойти капризы сторон и подписать документ в любой приемлемой форме. В кабинете тогдашнего азербайджанского президента Гейдара Алиева в Баку мы подготовили текст соглашения с тем, чтобы его подписали министр обороны Азербайджана и командующий Армией обороны Нагорного Карабаха. Но Гейдар Алиев просил еще раз попытаться подключить Ереван. Российские дипломаты, кстати, давно говорили Еревану, что Армения - прямой участник конфликта, но там уходили от признания своей роли, хотя в итоге все же согласились подписать".

В течение нескольких майских дней 1994 года изначальные опасения азербайджанских властей по поводу признания существующих реалий трансформировались в иную плоскость восприятия, а именно осознание того, что более оптимального варианта на данный момент не существует, так как Бишкекский протокол напрочь отвергает перспективу установления армянского контроля над важнейшим в стратегическом отношении железнодорожным участком, чем гарантирует беспрепятственное транспортное сообщение Азербайджана с внешним миром, следовательно, позволяет ему и далее полагаться на поддержку влиятельных топливных корпораций. Тем более что нефтяная дипломатия по состоянию на май 1994 года уже успела отметиться немалыми достижениями: в течение предыдущего года Совет Безопасности ООН принял четыре резолюции, осуждающие "оккупацию азербайджанских территорий".

Баку всегда находился далеко от фронта и, кстати, никогда не ощущал масштабности и трагизма навязанной им же войны. К тому же Азербайджан вел колониальную, а не отечественную войну - обстоятельство, которое в свою очередь способствовало инертному восприятию событий, характерному для жителей любой метрополии. Апшеронские магнолии и акации не вырубались, а если что-то и колыхало верхушки пальм, так только каспийский бриз. Новые бакинцы воспринимали войну как социальное явление и рассматривали ее сквозь призму таких процессов, как приток десятков тысяч людей "из далекой провинции" и связанных с этим неудобств. В 1989-1994гг. население бухты действительно ощущало некоторый социальный дискомфорт, в чем, естественно, обвиняло армян.

Таким образом, граждане этой республики в подавляющем большинстве не могли в полной мере осознать значимость подписанного 18 лет назад Бишкекского протокола, равно как и последующих документов. Иначе думала официальная власть, прекрасно понимающая необходимость установления режима передышки. Ведь в противном случае армянские силы самообороны вполне способны были установить контроль над жизненно важными коммуникациями, причем это могло сопровождаться и новым подъемом лезгинского, талышского и других движений, чреватым полным раздроблением искусственной государственности Азербайджана.

Почему на этот шаг пошел Ереван? В зависимости от политических пристрастий и уровня знания предмета можно, конечно, строить разные версии. Проблема в том, что владеющий информацией малочисленный контингент либо молчит, либо представляет события в приглядном для себя свете. Вопросы, связанные с наиболее важными этапами новейшей армянской истории, в лучшем случае становятся деталью технологии предвыборной борьбы. Возникает вопрос: имеет ли право армянский народ быть информированным в этих процессах или это его право является виртуальным и ограничивается лишь предвыборным периодом? Нет никаких оснований полагать, что вопрос позиции Левона Тер-Петросяна вообще бы затрагивался, если бы тот продолжал свою затворническую жизнь.

Почему Ереван вообще подписался под документами, чем, кстати, способствовал еще и трансформации правового аспекта проблемы из плоскости азербайджано-карабахского в формат азербайджано-армянского противостояния? Не здесь ли корни постепенного вытеснения Степанакерта из переговорного процесса именно как стороны конфликта? По крайней мере доподлинно известно, что "ереванская подпись" под соответствующими актами была поставлена по требованию Баку.

Подготовленный в алиевском кабинете текст пришлось повторить на трех листах для раздельной подписи каждой из трех сторон. Азербайджанский министр обороны Мамедрафи Мамедов подписал свой лист 9 мая 1994 года в Баку в присутствии российского посредника. Затем 10 мая документ подписал в Ереване его армянский коллега Серж Саргсян и 11 мая в Степанакерте - командующий карабахской армией Самвел Бабаян. Эти три листа с подписью одной стороны на каждом, сведенные в Москве воедино, и стали соглашением о прекращении огня в Нагорном Карабахе.

Подтвердив идентичность этих текстов конфликтующим сторонам, Россия как посредник объявила соглашение вступившим в силу с 12 мая. Прошло 18 лет с этого знаменательного события, однако до сих пор вопросов намного больше, чем ответов. «Голос Армении»