Analitika.at.ua. Когда война закончилась, мы плакали, обнимались, целовали друг друга.

Петрос Петросян (1923 г.) – Полковник. По профессии дипломат. 60 лет служил в разведке: от фронта до разных стран мира. Высшая награда – Орден Красного знамени: «Я заслужил его ценою крови». Сегодня – председатель Комитета ветеранов Армении.

На пути к войне: Мечтали о том, чтобы Красное знамя развивалось над Рейхстагом.

В 1941 году, когда началась война, мне было 17 лет, через несколько месяцев должно было исполниться 18. Я учился в школе N5 им. Маяковского в Ленинакане, был первым секретарем комсомольской организации. Параллельно преподавал физкультуру в другой школе. Я был хорошим спортсменом.

Началась война, прошло всего несколько дней, как мне позвонил секретарь городского комитета Ленинакана и сказал, что завтра в наш город приедет секретарь ЦК Армении Антон Кочинян, и что после его заявления должен буду выступить я с призывом к молодежи добровольно отправиться на фронт. Я был очень удивлен, но согласился. Мы подготовили мое заявление, на следующий день на заседании горкома комсомола после призвавшего всех идти на войну Антона Ервандича слово дали мне. Я не помню детали, но помню, что в патриотичном духе убеждал молодежь встать на защиту своей Родины. До сих пор помню последние слова моего выступления: «Я призываю все нашу молодежь добровольно идти в армию, на фронт и защитить нашу Родину. Поднимем Красное знамя над Рейхстагом». Мой близкий друг сидел в самом конце зала, и, услышав мои слова о красном знамени в Берлине, встал, заявил: «Я ухожу домой», и вышел. Но и он не испугался и через несколько месяцев добровольцем ушел на войну, был ранен и рано вернулся домой. Меня же отправили в Тифлис на учебу в артиллерийское училище. Через шесть-семь месяцев я окончил училище младшим лейтенантом и отправился на фронт.

Фронт: Первое боевое крещение прошел в боях под Москвой.

Под Москвой была деревня Прохоровка, где шли тяжелые бои. Это был район Курска. Немцы делали все, чтобы открыть дорогу на Москву. Через месяц или два я прошел боевое крещение: был ранен. После полутора месяцев восстановления я снова отправился на фронт, на этот раз на второй украинский. Это был конец 42-го года, тогда началось наше наступление. Сначала я был командиром взвода, но через некоторое время меня назначили командиром батареи.

Фронтовые воспоминания: Второе крещение – Днепр широк, а немец занял высоту.

43 год стал годом наших масштабных наступлений, мы двигались вперед, освобождая наши украинские города и деревни. Мы совершали переход через Днепр. Это очень широкая река, а немец занял позиции на высоте. Мы очень быстро на лошадях тащили артиллерийские орудия, было очень тяжело. Пришел приказ очень быстро подготовить и провести переход на правый берег. Я позвал командиров нашей батареи, мы решили сделать ласты, разместить на них орудия и привязать ласты к лошадям. Решили выдвигаться утром, до рассвета, чтобы немцы нас не заметили. Мы прошли несколько сот метров, немцы все же заметили нас и открыли огонь. Вся наша батарея – 62 человека совершили переход, но были и потери – погибло 12 человек. Около 20 человек были ранены. Это было ужасно. Но мы выполнили приказ. После перехода мы начали наступление, мы освобождали города и села. Помню, у фашистов были специальные отряды, отступая, они сжигали все.

На волосок от смерти: Я в первый раз вблизи увидел, как убивают человека.

Помню, в тот раз немцы были на высотных позициях, а нам надо было перейти кукурузные поля. Приходилось прятаться среди кукурузы, стоило чуть поднять голову, немцы отрывали огонь. Командир полка приказал мне произвести разведку, узнать расположение немцев, чтобы мы смогли их уничтожить, и пехота могла бы двигаться вперед. Я отправил разведчиков, но, к сожалению, они не смогли выполнить задание. Командир дал мне время до 6 утра следующего дня, приказ должен был быть выполнен, другого варианта не было. Я сказал нашему старшине Воротынцеву, который был опытнее меня, что на разведку мы должны пойти вместе. Ночью, в темноте мы рука об руку перешли кукурузное поле, подошли к немцам с тыла, изучили их огневые точки, сделали на карте пометки, где размещены их центры, когда и по какой дороге они собираются двигаться назад. Одним словом, мы сделали заметки и начали возвращаться. На обратной дороге, когда уже светало, мы вдруг услышали голоса немцев. Мы находились в центральной зоне, на этой территории не было никаких вариантов. Случайно заметили небольшое укрытие, которое, видимо, служило караулкой. Мы немедленно зашли в этот домик, где были свалены доски и трава. Мы спрятались под травой и ждали, когда пройдут немцы. Они проходили мимо, разговаривая друг с другом. Голоса смолкли, мы подумали, что они ушли. Я вылез из своего укрытия, хотел открыть дверь, как случайно дверь открылась с другой стороны, в домик зашел немецкий солдат. Я спрятался за дверью, но он заметил мои ноги, приставил штык к моему животу: у них на автоматах были штыки, похожие на охотничьи ножи. До сих пор у меня на руке шрам от этого штыка. Я схватил штык и пытался отодвинуть его от себя, из руки шла кровь, но у меня не было другого выбора. В этот момент Воротынцев, увидев, в каком тяжелом положении я нахожусь, выскочил из своего укрытия и ударил немца по голове, этого было недостаточно, выхватил нож и три раза ударил его в сердце. Я впервые в жизни вблизи увидел, как убивают человека. Я стрелял, убивал, но не так. Воротынцев спас мне жизнь. Я мог выстрелить, но это стало бы нашей последней минутой, немцы были еще достаточно близко, они обязательно услышали бы выстрел. Нам повезло, к тому времени как мы расправились с немецким солдатом, его товарищи немцы уже отошли настолько, что мы смогли тихо выйти из домика и направились к нашим войскам. Дошли до них к рассвету. Мы смогли подготовиться, и к 7 утра я доложил командиру, что задание выполнено. Он связался с авиацией, чтобы они пришла нам на помощь. Авиация с воздуха, а мы по земле начали продвигаться вперед.

Мы уже устали от войны, хотели уже закончить ее, скорее освободить земли от фашистов. Как-то начальник штаба артиллерии Попов позвал меня, тогда лейтенанта, сделал пометки на карте и сказал, что наши уже освободили деревню Александровка, а мы должны переночевать там, а на следующий день продолжать продвигаться вперед. Мы, зная, что деревня освобождена, весело шли к Александровке и вечером были на месте. Я отдал приказ устраиваться на ночлег. Шел мелкий дождь, я прямо в дождевике лег наверху. Вдруг прибежали два солдата и доложили, что мы окружены. Я удивился. Оказалось, что разведка дала неправильные данные, и деревня не была освобождена. Когда мы шли к деревне, немцы, увидев, что мы идем спокойным шагом, открыли ворота, впустили нас и закрыли их за нами. Они кричали нам, чтобы мы сдавались. Но мы вместе с командирами моей батареи решили биться до последнего. До самого боя я приказал двум солдатам любой ценой добраться до наших и сообщить, что нам нужна помощь. Один из солдат был ранен и не смог дойти, но второму это удалось. Мы стреляли, немцы приближались. У нас было четыре пушки. Мы поставили их кругом, на каждой я оставил по два человека, один должен был стрелять, другой – заряжать. Остальные тоже образовали круг, защищались, как могли. Мы договорились, что когда я выстрелю красной ракетой, они взорвут пушки. Было три часа ночи, после одного недолета и одного перелета я понял, что третья мина ударит по нам. Я не успел отдать приказа укрыться, мина разорвалась прямо между нами. Солдаты были ранены, весь мой левый фланг был ранен. Осколок вонзился мне в рот и на всю жизнь остался со мной, и сегодня я не могу открывать рот полностью. Прошло несколько секунд, я уже поднял руку, чтобы пустить красную ракету, когда увидел, что к нам на помощь идет наша мехчасть. Они успели.

Позже мне сообщили, что меня вызывает командир дивизии. Я потерял фуражку, у меня не открывался рот, я был весь в крови. Но пошел, доложил. Командир был в гневе, спрашивал, зачем я отправился в эту деревню. Рядом стоял Попов, бледный, не в состоянии вымолвить ни слова, ведь это он приказал идти в деревню. А я вспомнил поговорку, что победителей не судят, сказал, что виноват, не смог сориентироваться на местности. Только тогда Попов смог вообще вздохнуть, командир же сказал, что я совершил ошибку, что он объявляет мне выговор и награждает орденом Красной звезды. Я ответил: «Служу Советскому союзу», и потерял сознание. Меня отнесли в медпункт. На следующий день меня навестил Попов, сказал, что я спас его, ведь если бы я сказал командиру, кто именно отдал приказ идти в деревню, он бы пропал. Мы выпили, и я попросил сделать что-нибудь, чтобы меня не отправляли в тыл. Но через десять дней мне стало хуже, меня перевели в госпиталь. Хотели прооперировать, но главврач не разрешил. Сказал, что если через месяц я смогу открывать рот хотя бы на сантиметр, то мне хватит и этого. Через месяц я вернулся на фронт. На этот раз командиром батареи Противотанкового дивизиона. Мы наступали, освобождая один город за другим. Дошли до Германии. Я получил свою высшую награду – орден Красного знамени. Я заработал его кровью.

В ожидании победы: Командир сказал мне: «Приведи медсестер, устроим пир».

Мы были в Германии, под Берлином, в каком-то поселке городского типа. Раньше здесь была военная часть. Была столовая, все удобства. Когда война закончилась, помню, мы плакали, обнимались, целовали друг друга. Командир отправил меня в санбат, ведь в нашем дивизионе не было ни одной девушку, командир не хотел, чтобы девушки служили в дивизионе вместе с ребятами. Даже медсестер не было, были только медбратья. А в этот день командир отправил меня за медсестрами, чтобы устроить пир. Было 9-ое число. Помню, мы веселились от души.

После войны: Разведка на всю жизнь.

Где-то через год после войны Сталин отдал приказ, чтобы учителя возвращались к своей мирной профессии. В 46-ом я уже был в Ленинакане. В тот же год в Ереванском университете открылся факультет международных отношений. Я приехал в Ереван, поступил, на третьем курсе меня пригласили работать. Я работал параллельно с учебой. Десять лет я проработал в разведке, уехал работать за границу. Меня называли разведчиком четырех сторон света. Я прослужил в разведке почти 60 лет. Америка, Египет, Франция, Ирак, Ливан и другие страны. Работал на разных должностях - от оперуполномоченного до начальника внешней разведки Армении. Сейчас я председатель Комитета ветеранов Армении. Я проводил крупные операции. Одну из самых крупных операций я провел в 59-ом году. Мне удалось устроить на работу в британское посольство в Бейруте человека, который десять лет передавал нам информацию. Нам было известно все, что твориться в НАТО, европейских странах. Мы установили в кабинете посла технику, узнавали все, то там происходило. Когда они догадались об утечке, начали все проверять, но ничего не смогли обнаружить. Они не могли даже представить, что у нас хватит нахальства установить технику прямо в кабинете посла. После последней проверки, утром позвали нашего человека, мы не называли его имени, просто говорили: наш человек. На самом деле это была симпатичная девушка. Она зашла, увидела установленную нами "игрушку”, поняла, что операцию раскрыли. Ей предложили кофе, она отказалась, стали ее расспрашивать. Специально для этого из Англии приехали специалисты. Но наша девушка смогла правильно ответить на все вопросы, сумела не вызвать подозрений. В последний момент ей показали нашу "игрушку”, спросили, что это. На это она ответила: «Вам не стыдно? Вы же цивилизованные люди. Показываете мне деревяшку и спрашиваете, что это. Деревяшка, что же еще?». И бросила ее в угол комнаты. Английские агенты пришли к выводу, что она не при чем. Наша девушка вышла из посольства, и тогда нам удалось ее выкрасть оттуда. Она была армянка. И сегодня живет в Ереване. Тигран Меграбян, PanARMENIAN.Net