Analitika.at.ua. В истории нашего народа много трагических дат. 15 сентября 1918 года — одна из них. В этот день турецкие войска вошли в Баку и устроили резню армян. По разным данным число жертв доходило до 30000. Свидетелем событий более чем девяностолетней давности стал прадед современного российского писателя Александра Иличевского. Воспоминания прадеда, переплетенные с собственной памятью писателя о бакинских погромах 1990 года, стали частью вышедшего в 1999 году и переизданного недавно романа Иличевского "Мистер Нефть, друг”.

Это произведение с интригующим названием озадачило и захватило читателя. Во многом автобиографический, роман построен на странном сплетении потока сознания героя и внешних событий. Действие расположенных в неправильном хронологическом порядке эпизодов в основном происходит в Баку — городе детства Иличевского. В каждом пункте жизненного пространства романа сознание героя падает в прошлое и поднимается опять, чтобы упасть снова. И это отнюдь не лирическая ретроспекция. Роман начинается в конце 80-х в парке "самого интернационального” города, где героя, от имени которого ведется повествование, грабят и избивают накуренные до одури азербайджанские парни. "Мне хочется запеть "Интернационал” — в этом желании избитого героя мало сарказма, больше тоски. Следующий эпизод — и еще одна жертва "жуткого” города — проданная в рабство девушка. "Ресторанщик — сволочь: купил меня у матери на Халстрое, куда обратно вернусь я только мертвой”. Сюжет продолжает скачкообразно развиваться, и в одном из пространственно-временных промежутков появляется Сашка Аскеров. "Через два года Сашка погибнет. В течение нескольких месяцев двухсоттысячное население Арменикенда будет покидать Баку. По воздуху — в Ереван, в Ростов и в Москву, на паромах — в Красноводск. И только в январе десантные части войдут в город, чтобы спасти не мирное население, а партийных крыс — от виселицы, поставленной "Народным фронтом” у горсовета. Самолеты, по тревоге поднятые в воздух из-под Рязани, после высадки будут очумело думать, что это — Афган”. "...Мой загремевший из-за проваленной сессии в армию однокурсник Миша Бабанов тогда получит три ножевых ранения”. ...Еще раньше Сашка укроет у себя семью своего друга, Гамлета Петросяна. Соседи сообщат толпе. Погибнут все, кроме Эмки, одиннадцатилетней сестры Гамлета — Сашка выбросит ее в окно. Эмка пушинкой повиснет в голой кроне акации”.

Героя Иличевского тошнит в удушливой атмосфере города Баку. Причем тошнит в буквальном смысле слова. В метро. Его мучительные спазмы вызывают цепную реакцию рвоты у всех пассажиров метрополитена. "Словно неожиданное горе, захватывала людей рвота, и они, согнувшись под тяжестью переживаемого, горько и содрогаясь, пытались справиться с собой. Уже облегчившиеся еще некоторое время оставались неподвижны, слабо постанывая и охая”. Физиология здесь важна. Да и потом — "в туннелях эскалатора прохладно пахло нефтью”. Нефть — основной символ романа, явление для Иличевского метафизическое. "Нефть — символ забвения”, — говорит он в одном из своих интервью. Может быть, забвения зла? "Нефть — это спрессованная злая воля, сумеречный первобытный мозг, звериная злоба. Чтобы спастись, надо уничтожить нефть, опустить ее в пекло железного ядра планеты”.

Фабула романа слоится, смысл ускользает, страх и отчаяние накрывают героя, но лучиком света вспыхивает маленькое чудо. "...Мне почему-то вспомнилось, что по-армянски жасмин — асмик. Я застыл, пораженный счастливым событием припоминания. Возможно, именно тогда у меня зародилась надежда, что все еще образуется”. Символ надежды — армянское слово.

Какой герой без генеалогического древа. На арену повествования выступает прадед героя-Иличевского — еврей Иосиф. А на заднем плане все тот же город Баку, но уже в 1918 году. "В сентябре 1918 года турки вошли в Баку, и город на три дня был отдан янычерам на растерзание: началась резня армян, грабежи, истязания. Большевики бежали из города. Самый безопасный путь — морем. Но город горел от бомб, и корабли, подчиняясь приказу военного командования, вышли на рейд. У пристани стояли два-три судна, вокруг женщины с кричащими детьми, узлы, чемоданы... Разъяренные, разгоряченные кровью орды накатывались на дома, убивали мужчин, насиловали женщин, девочек, грабили и жгли, и, когда нечего уже было взять, злоба выхлестывала еще круче, и просто крушили все на пути: столы, стены, мебель, детей об стену”. "...Двое турок за длинные волосы тащат женщину, и кишки — голубовато-розовые, как переливчатое горлышко сизаря — тянутся по мостовой: спешат, тащат, видимо, прячут куда-то, — зачем?! На тротуаре дико лежит женщина с отрезанными грудями. На высоких воротах вбит гвоздь, и на гвозде за ухо висит четырехмесячный ребенок, ухо растянулось, сейчас лопнет”.

В своем недавнем интервью радио "Свобода” Иличевский вспоминал о своей юности на Апшероне: "...я в последний раз там был в 20-летнем возрасте, в преддверии разрушения всего на свете — и Союз рушился, и все из Баку уезжали, кто куда, кто-то в Израиль, кто-то в Америку, Апшерон пустел стремительно... И это время я тоже застал, когда распродавались дома, которые стали необитаемыми в мгновение ока, кто-то успевал продать за 300 долларов дом, в котором прожил с 1946 года, вместе с садом, вместе с деревьями, которые были заботливо выращены”. Из соображений ли политкорректности или по какой другой причине Иличевский умолчал о том, что уезжали, продавая дома за бесценок, а чаще вовсе бросая нажитое десятилетиями — лишь бы самим спастись, — армяне. Бежали, преследуемые озверелыми толпами убийц, бежали из города, который пропах нефтью и кровью. Ева КАЗАРЯН, Новое время