Analitika.at.ua. В 1937г. в СССР планировался выпуск «Антологии азербайджанской поэзии». В первоначальный вариант стихи Низами включены не были. Но уже 1 августа газета «Бакинский рабочий» опубликовала заметку, в которой говорилось, что работа над антологией закончена и в нее вошли также и стихи Низами: «в свое время к антологии приложили свою подлую руку враги народа…, они сделали все, чтобы антология выглядела возможно более тощей и хилой». В том же году Институт истории языка и литературы Азербайджанского филиала АН СССР приступил к работам по публикации произведений Низами.

5 апреля 1938г. в столице Москве стартовала Декада азербайджанского искусства, к которой в Баку была выпущена «Антология азербайджанской поэзии» под редакцией В.Луговского со стихами Низами Гянджеви в переводе К.Симонова. В предисловии к антологии говорилось: «Среди азербайджанских поэтов XIIв. высоко возвышается образ Низами».

В день открытия декады «Правда» опубликовала редакционную статью, где уже указывалось, что «еще в эпоху феодального бесправия азербайджанский народ породил крупнейших художников. Имена Низами, Хакани, Физули Багдадского соперничают в славе со знаменитыми персидскими поэтами Саади и Гафизом. И Низами, и Хакани, и Физули были пламенными патриотами своего народа, служившими иноземным пришельцам, лишь подчиняясь силе».

Примерно тогда же (18 апреля 1938г.) «Правда» поместила передовицу «Торжество азербайджанского искусства» – по сути, повторение предыдущего материала, но с некоторыми идеологическими корректировками: «несмотря на запреты и гонения, наперекор преследованиям, героический азербайджанский народ выдвигал из своей среды выразителей его мятежной, мужественной и гневной души. Еще во время феодального бесправия он родил таких крупнейших художников, как Низами, Хакани, Физули. Они были пламенными патриотами своего народа, поборниками свободы и независимости своей страны».

Процесс координировался лично Сталиным, который «решил» назвать Низами «поэтом братского Азербайджана», при этом специально подчеркивая, что даже «несмотря на язык его стихов, он не должен принадлежать персидской литературе».

В апреле 1939г. «Правда» опубликовала статью украинского поэта Миколы Бажана, где он рассказывал о встрече с «отцом народов»: «Товарищ Сталин говорил об азербайджанском поэте Низами, цитировал его произведения, чтобы словами этого поэта разбить безосновательность того утверждения, что, дескать, этого великого поэта нашего братского азербайджанского народа нужно отдать иранской литературе только потому, что он, мол, большинство своих поэм писал на иранском языке. Низами в своих поэмах сам утверждает, что он вынужден был прибегать к иранскому языку, так как ему не разрешают обращаться к своему народу на родном языке. Вот именно это место и цитировал товарищ Сталин, гениальным размахом своей мысли и эрудиции охватывая все выдающееся, что создано историей человечества».

Вообще ввиду идеологической природы самого вопроса проводниками официальной версии о принадлежности поэта к «азербайджанской культуре» всегда являлись представители разных уровней административно-командного лагеря – от доярок и начальников жилищно-эксплуатационных контор до партийных функционеров и руководителей республики. Далекий от культурной сферы контингент, который, собственно, и маршировал на параде - резонансом

своим вынуждая историков расписываться под откровенной фальсификацией (кстати, в современном Азербайджане эта советская тенденция давно возведена в ранг государственной политики). Например, заместитель председателя Госплана Азербайджанской ССР

(с 1970г. – председатель Совета министров этой республики) Али Ибрагимов в конце сороковых говорил: «Вопрос об изучении творчества Низами в широком масштабе в смысле исследования многогранного и богатого его наследия, его эпохи был начат учеными Советского Союза в 1939г. после того, как великий вождь товарищ Сталин – знаток истории вообще, истории народов Советского Союза в частности, знаток национального вопроса – в беседе с писателями говорил о Низами, цитировал его произведения. После этого ученые Советского Союза, получив глубокую и очень яркую по своей научной правоте установку, развернули исключительно большую работу в области исследования творчества Низами и его эпохи». Очевидно, он имел в виду материал украинского поэта, который, безусловно, являлся директивным.

16 апреля, менее чем через две недели после статьи Миколы Бажана, газета «Правда» опубликовала уже стихотворное «Послание товарищу Сталину от интеллигенции Баку», в котором Самед Вургун, Расул Рза и Сулейман Рустам благодарили гениального учителя за «возвращение» Низами азербайджанскому народу, за восстановление исторической справедливости:

Владели нашим Низами, певца присвоив, чужаки,

Но гнезда, свитые певцом в сердцах признательных, крепки.

Ты нам вернул его стихи, его величье возвратил.

Бессмертным словом ты о нем страницы мира озарил.

«Литературный Азербайджан» добавил: «Подлые агенты фашизма, буржуазные националисты, великодержавные шовинисты делали все возможное, чтобы скрыть от азербайджанского народа наследие великого его сына Низами». Ни одна другая нация в мире не «приобретала» своего национального поэта, своего классика мировой поэзии столь бессовестным образом. Действительно, почему бы в таком случае не изъять Шекспира из английской литературы, Пушкина из русской, Сервантеса из испанской?.. Процесс азербайджанизации поэтов Низами и Хагани, процесс азербайджанизации древних армянских храмов, процесс азербайджанизации албанского слоя, процесс трансформации всего этнокультурного и историко-территориального наследия – все это подчинялось единым принципам конструирования новой социалистической общности. В качестве другого примера: на рубеже тридцатых-сороковых общность

азербайджанской социалистической нации получила и «своего национального героя» – руководителя антиисламского движения IXв. Бабека. Восстание имело место еще за два столетия до разбивки в регионе первых тюркских кочевий и шатров, однако это обстоятельство никак не могло повлиять на окончательный выбор: в тот предвоенный период каждая социалистическая нация обречена была иметь своих «великих героев», ведь война действительно уже стучалась в двери СССР. В 1941г. З.Ямпольский писал: «До последнего времени этот яркий момент истории Азербайджана, а следовательно, неотъемлемая часть истории Советского Союза, совершенно не отмечался в учебных пособиях. И только в последнее время этот пробел начинает заполняться».

Арабские, персидские и армянские авторы неоднократно упоминают об этом мятеже, называя Бабека «персом» или «хуррамитом». Помимо полного отсутствия малейшего намека на тюркскую родословную главаря знаменитого антифеодального восстания он представлялся в средневековой хронике также преимущественно отрицательным героем. Если арабские и персидские авторы рассматривали его деятельность как угрозу позициям ислама (так, Исфараини пишет: «Бабекиты обоего пола собираются в одну из ночей года на той горе для совершения всяких порочных дел, с музыкой и вином; затем гасят светильники и идет каждый из них к одной из женщин»), то уже армянские историографы вставляли движение Бабека в контекст распространенных тогда еретических движений, сопровождавшихся разбоями и хищением церковного имущества.

Тем не менее работа с первоисточниками уже не всегда сочеталась с поставленными «идеологическими задачами», не всегда вписывалась в контекст заранее известного результата. Тогда же был «замят» другой важнейший факт: в средние века само название «Азербайджан» никоим образом не соотносилось с территорией одноименной социалистической республики. Показательно, что в середине тридцатых годов данное обстоятельство в той или иной форме еще учитывалось: известный востоковед Михаил Томара в книге «Бабек» хотя и представляет вождя восстания как лидера классовой борьбы (другой возможности объективно не существовало), но ведь борьбы иранской: «Азербайджан – провинция халифата, соответствующая провинции современного Ирана того же названия. Азербайджанская ССР не входила в прежний Азербайджан, а составляла в период халифата четыре провинции – Арран, Мукан, Гуштасфи и Ширван. Населен был Азербайджан во время халифата иранцами».

К концу тридцатых были откорректированы уже все «несоответствия». Как пишет В. Шнирельман, «Азербайджан остро нуждался в своей истории, и с 1940-1941 годов на историческом факультете АГУ работала кафедра истории Азербайджана, был введен курс истории Азербайджана. К этому времени <...> иранский и армянский факторы способствовали быстрой азербайджанизации исторических героев и исторических политических образований на территории Азербайджана».

Образ «азербайджанского национального героя» был востребован (и нещадно эксплуатировался) большевистской пропагандой в период Великой Отечественной войны и советской оккупации Иранского Азербайджана. Бабек все больше и больше обрастал легендарным идеологическим налетом и все дальше уходил от самого себя. Уже годами позже в работе Зии Буниятова «Азербайджан в VII-IXвв.» персидский средневековый бунтарь окончательно был трансформирован в азербайджанского полководца, в немеркнущий символ азербайджанского стремления к свободе и социализму.

Жуткие времена переживал «советский народ»

в период культа личности.

Сталинская игра «в кошки-мышки»,

особенно с поэтами и учеными,

была настоящей изуверской забавой.

В феврале 1938г. он напишет письмо

в Детиздат ЦК ВЛКСМ: «Я решительно против издания

"Рассказов о детстве Сталина”.

Книжка изобилует массой фактических

неверностей, искажений, преувеличений,

незаслуженных восхвалений.

Автора ввели в заблуждение охотники до сказок,

брехуны (может быть, "добросовестные”

брехуны), подхалимы. Жаль автора,

но факт остается фактом. Но это не главное.

Главное состоит в том, что книжка имеет

тенденцию вкоренить в сознание советских

детей (и людей вообще) культ личностей…

Советую сжечь книжку».

Воистину изуверская забава…

Апологеты тюркской принадлежности Низами до сих пор основываются на «сочинениях» авторов сороковых годов. Но, спрашивается, можно ли судить о Сталине или рассуждать, например, о творчестве того же Бориса Пастернака исключительно на фоне его отдельных произведений, вырванных из контекста драматической жизни? Великий русский поэт писал в 1936г.: А в те же дни на расстояньи за древней каменной стеной

Живет не человек – деянье: поступок ростом с шар земной.

Судьба дала ему уделом предшествующего пробел.

Он – то, что снилось самым смелым, но до него никто не смел.

За этим баснословным делом уклад вещей остался цел.

Не взвился он небесным телом, не исказился, не истлел.

В собраньи сказок и реликвий Кремлем плывущих над Москвой

Столетья так к нему привыкли, как к бою башни часовой.

Спрашивается, можно ли судить о Сталине или рассуждать о творчестве Анны Ахматовой исключительно на основе ее отдельного поздравительного письма великому вождю по случаю дня его рождения?

Пусть миру этот день запомнится навеки,

Пусть будет вечности завещан этот час.

Легенда говорит о мудром человеке,

Что каждого из нас от страшной смерти спас.

Ликует вся страна в лучах зари янтарной,

И радости чистейшей нет преград, –

И древний Самарканд, и Мурманск заполярный,

И дважды Сталиным спасенный Ленинград…

Можно привести еще много других примеров (в конце концов, известна «Сталиниана»), но все это любопытно именно как иллюстрация времени. Ведь

тот же Мандельштам, написавший в 1933г. известный пасквиль «Мы живем, под собою не чуя страны…», вынужден был четырьмя годами позже «изменить» свой подход:

Лес человечества за ним поет, густея,

Само грядущее – дружина мудреца

И слушает его все чаще, все смелее.

Он свесился с трибуны, как с горы,

В бугры голов. Должник сильнее иска.

Могучие глаза решительно добры,

Густая бровь кому-то светит близко…

Глазами Сталина раздвинута гора

И вдаль прищурилась равнина.

Как море без морщин, как завтра из вчера –

До солнца борозды от плуга исполина.

Точно так же (впрочем, уже без художественных аллегорий) развивалась и историографическая литература, в заложниках времени оказались известные востоковеды… Тот же Евгений Бертельс, постоянно писавший «о персидском классике Низами», просто вынужден был опубликовать в Большой Советской Энциклопедии статью о поэте, назвав его «азербайджанским». Считается, что именно эта статья и завершила процесс пересмотра национальной и культурной принадлежности Низами советским востоковедением.

Бедняга Бертельс дошел аж до умопомрачения – на манер выдающихся поэтов. В декабре 1939г. опубликовал в «Литературной газете» материал, где «доказывал», что Низами при описании в XIIв. «утопической страны всеобщего счастья» (в поэме «Искендер-наме») определенно подразумевал… Советский Союз и даже вычислил географические координаты этой страны будущего: «Долго ездит мудрец, объехал он и юг, и запад, и восток, но счастья не нашел нигде. Наконец путь привел его на север. Если бы мы попытались начертить его маршрут на карте, то это место оказалось бы приблизительно в Сибири. И вот там-то, наконец, Искандер нашел то, что искал. Он встретил народ, не знавший ни богатых, ни бедных, не знавший ни угнетения, ни притеснения, не ведающий ни царей, ни тиранов. В этом свободном обществе, где силы не тратятся на борьбу, все устремлено на улучшение и устроение жизни. Там люди сумели преодолеть болезни, удлинить до предела радостную жизнь человека. Там все цветет, все радует глаз, это – царство вечного мира и вечной радости. Найдя эту изумительную страну, Искандер восклицает, что если бы он ранее знал о ее существовании, то не тратил бы попусту время на бесплодные поездки, а сразу же сделал бы для себя законом ее образ жизни. И может быть, буржуазным исследователям эта страна и казалась "схоластическим измышлением”.

Мы, советские читатели Низами, совсем иначе смотрим на это дело. Мы знаем эту страну, мы имеем счастье жить в такой стране и знаем, по какому пути нужно идти, чтобы добиться этого счастья. И глубоко волнует советского читателя, что великий мыслитель Азербайджана XIIв. эту страну поместил в тот географический район, где и в самом деле осуществилась его великая мечта. Заметим, что этой картиной завершается все творчество Низами, что весь его творческий путь представляет собой как бы подъем, устремленный к этой кульминационной точке <> И вот теперь в стране победившего социализма, в стране, не знающей страха перед исторической правдой, советские ученые берут на себя почетную задачу дать народам своей страны то сокровище, которое веками от них утаивали».

Проблема, конечно, не в Евгении Бертельсе (как и не в Пастернаке или Ахматовой), однако насколько Низами в поэме «Искандер-наме» подразумевал под своей утопией Советский Союз – ровно настолько он и «азербайджанский поэт».

Время на дворе действительно стояло жуткое. Тот же Бертельс в определенный момент жизни решился, видимо, расставить все точки над «i»: спустя почти десятилетие после представления «предсказаний Низами» он в 1948г. опубликовал статью «Литература на персидском языке в Средней Азии», где говорилось о правильности признания именно персидской литературой «всех произведений, написанных на так называемом „новоперсидском языке", независимо от этнической принадлежности их авторов и того географического пункта, где эти произведения возникали».

В апреле 1949г. на открытом партийном собрании в Институте востоковедения, посвященном борьбе с космополитизмом, было заявлено, что Бертельс таким образом «помогает распространению новейших буржуазно-националистических концепций о мнимом превосходстве культуры Ирана над культурами других, соседних с Ираном стран, в особенности если речь идет о советских социалистических республиках Средней Азии и Закавказья». Сам востоковед пытался отстоять свою позицию, однако проблема была в том, что вопрос-то был не научным, а строго политическим и идеологическим. «Выяснять этническую принадлежность каждого заслуживающего внимания автора, а затем расклассифицировать их по разным литературам – но такая задача, во-первых, была бы невыполнимой потому, что данных об этнической принадлежности старых писателей у нас нет и, вероятно, никогда не будет; во-вторых, это методологически было бы порочно до самой последней крайности. Следовательно, мы тогда строили бы литературу по признаку крови, по признаку расы <...> Если встать на такую позицию, что мы должны писателя отнести обязательно к тому месту, где он родился и где он большую часть своей жизни действовал, то этот принцип нас никуда не приведет <> Едва ли нужно говорить, что так строить литературу мы не можем и не будем, я, во всяком случае, не буду, если кто-нибудь другой хочет – пожалуйста, его частное дело».

Это заявление Бертельса – иллюстрация последних робких попыток представителей советской творческой и академической элиты выступить в определенный момент против самих себя, против собственной уступчивости, отстоять каким-то образом свои убеждения и принципы, сложившиеся еще задолго до появления в их жизни того самого культа, которому они теперь служили . Подобные попытки, конечно же, могли обойтись очень дорого. Впрочем, Евгению Бертельсу «повезло»: после новых обвинений в реакционном паниранизме и буржуазном космополитизме он был вынужден окончательно признать свои «крупные ошибки».Panorama.am