Analitika.at.ua. В конце февраля армянство всего мира отмечает скорбную дату – 25-ю годовщину геноцида армян в Сумгаите. В 1989 году в Ереване вышел сборник «Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев», в котором были собраны записанные по горячим следам рассказы вырвавшихся из ада сумгаитских армян. В числе множества прочих мероприятий, посвященных трагической дате, увидело свет второе, дополненное издание этого уникального сборника (см. здесь).

Продолжаем публиковать эти свидетельства, которые невозможно читать без содрогания, боли и потрясения…

НЕРСЕСЯН ГАРНИК ШАГЕНОВИЧ

Родился в 1957 году

Работал водителем на Азербайджанском трубопрокатном заводе

Его жена НЕРСЕСЯН ЖАННА РАЗМИКОВНА

Родилась в 1961 году

По специальности химик-технолог, в связи с уходом за детьми не работала

Проживали по адресу: Сумгаит, 2 квартал, д.2 а, кв.54

ЖАННА: Я часто слышала, читала в газетах, что малолетние дети не пострадали в этой резне. Я не знаю, может быть, пострадали, может быть, не пострадали,- слухи идут разные. Я слышала от знакомых и близких, что были такие факты, сама я не могу утверждать этого. Я могу утверждать только то, что моего ребенка двух с половиной лет хотели отравить.

Это случилось 26 февраля где-то в 2 часа дня. Мои мальчики - старшему, Давиду, пять лет, а младшему, Христофору, два с половиной года - гуляли во дворе. В городе в тот день стало неспокойно. Мы живем в центре, прямо около горкома. И вот люди группами стали ходить туда-сюда, кричать: "Карабах – наш!". Кто мог подумать тогда, что они скоро начнут людей убивать? Откуда мне было знать, на что они способны и что детей не нужно пускать на улицу? Каждые пять минут я выходила на балкон, смотрела: они играют себе. Потом, значит, я занялась стиркой. Вышла на балкон, смотрю - младший лежит посреди улицы, на асфальте. Побежала вниз, взяла его на руки: тихо-тихо дышит. Спит, значит. Ну, я подумала, что ребенок набегался, устал. Принесла, раздела, уложила на кроватку. Час, второй, третий проходит - ребенок не просыпается. И в это время свекровь как раз пришла. Я говорю: "Мама, что-то подозрительное, ребенок спит долго и не просыпается. Бужу - не просыпается". Она встревожилась: "Как это так?". Мы вместе стали его будить: бьем его по щекам, приподнимаем - не двигается, как тряпка, глаза ему открываем - опять закрываются. Зрачки так закатились, что видны только белки.

Вызвали скорую, отвезли ребенка в больницу. Я с ним на руках стою в приемной, плачу, свекровь тоже плачет. В приемной была врач-азербайджанка, молодая девушка. Показала мне комнатку, говорит: "Иди, жди там". Проходит минут десять. А свекровь не пускают ко мне, говорят: "Вы в коридоре ждите".

Я же паспорт дала им, и врач знала, что мы армяне. Через каждые несколько минут выхожу из комнатки, плачу: "Доктор, ребенок умирает, сделайте что-нибудь!". Отвечает: "Жди, сиди там, сейчас, сейчас". Почти полчаса я там просидела, а она - ноль внимания.

Сижу с ребенком на руках и плачу, не знаю, что делать. Наконец, врач спрашивает санитарку: "Где Мовсесян?". А в этой детской больнице работает врач-армянин, Мовсесян, хороший педиатр - все к нему обращаются. А он на третьем этаже был. Она говорит санитарке: "Вызови его". А сама, видно, тупая, ничего не смыслит. Стала промывание желудка делать. Даже не знает, как шприц держать. Взяла шланг, засунула ему через нос. Хочет шприцом марганцовку перелить - не может. Врач! Называется врач! Я догадываюсь, как она там окончила медицинский институт. Санитарка - она старая женщина, видно, долго работала в больнице - взяла у нее шприц, стала сама делать вливание. Пять шприцев ему влили. А он вообще без сознания. Врач говорит: "Он должен вырвать, но не может". Тогда ему засунули шланг, и вода через шланг обратно стала выливаться. И такая чистая вода, ничего другого не было. Она говорит: "Везите в Баку. Найдите такси, везите в Баку". А уже двенадцать часов ночи. Я говорю: "Где мы сейчас такси найдем? Как мы отвезем? Пока отвезем, с ребенком что-нибудь случится".

В этот момент Мовсесян пришел. Пришел, сразу начал ребенка осматривать. А свекровь стала по-армянски умолять его: "Մատաղ լինեմ քեզ, ցավդ տանեմ". Он говорит: "Я понимаю, дайте осмотреть ребенка". Осмотрел и говорит: "Я на девяносто процентов знаю, от чего отравился. Но не хочу рисковать, - говорит. - Отвезите его в Баку, в центральную, там обследование сделают, кровь возьмут на анализ. Здесь нет нужных препаратов". У нас своя машина есть, но муж был на даче. Свекровь плачет: "Где мы сейчас среди ночи найдем машину?". А Мовсесян говорит: "Зачем машина? Я скорую вызову". А мы: "Вот врач нам говорит: идите сами ищите". Он говорит: "Ничего подобного, сидите, я сейчас вызову". Мовсесян сделал уколы, успокоил нас. "Не бойтесь, - говорит, - в течение двух часов с ребенком ничего не случится".

Где-то через полчаса скорая подъехала. Дорога там как раз мимо нашей дачи. Свекровь говорит: "Остановите, пожалуйста, я выйду, сыну скажу". Гарник прибежал, и мы вместе поехали в Баку.

ГАРНИК: Подошел, смотрю - жена сидит, в руках что-то в одеяло завернутое. "В чем дело? Это что за сверток?". Говорит: "Ребенок". - "Как это ребенок? Что с ребенком?". - "Отравился, невозможно здесь лечить. Срочно, сказали, - в Баку". Я: "Как отравился, чем отравился?". Потрогал ребенка: он холодный, бледный, Держу ему голову, чуть приподнимаю, - он вялый, как тряпка висит. "Гони, - говорю шоферу, - гони машину, чтоб летела!".

Приехали в Баку, больница имени Семашко, отделение токсикологии. Поздно было - час или полвторого ночи. 27 февраля уже. Я говорю: "Вот так: ребенок отравился. Я вас прошу, я вас умоляю, помогите!". Посмотрели, говорят: "Да, да". Я говорил с ними на азербайджанском языке, потому что положение, знаете, плохое было. Медсестра начала регистрацию. Записывает: Город Сумгаит, 2 квартал, - в общем, адрес записала. И как только я назвал фамилию - Нерсесян, - эта молодая девушка вдруг сказала: "А почему сюда привезли? Почему не отправляете в Ереван лечить?".

ЖАННА: Говорит: "Не боитесь, что мы его убьем?". Вот прямо так. А муж говорит: "Как это так - убьете?! А вы потом будете за это отвечать?". Она говорит: "Ребенок в тяжелом положении". А муж говорит: "Если с его головы хоть один волос упадет, хоть один волос - я всю больницу взорву. Я, - говорит, - динамит хоть из-под земли достану и взорву. От этой больницы ничего не останется". А она: "Ну, ты уж сразу все всерьез принял. - Стала улыбаться. - Да ты что? Я пошутила". А муж говорит: "Вы шутите, а я серьезно говорю: мне жизнь ребенка дороже. Если с ним что-нибудь случится, то - всё!".

ГАРНИК: Пришел дежурный врач и сказал то же самое "Ты не боишься, что армянина, тем более ребенка, привел в больницу?". Я говорю: "Это что за слова? Как это понимать?". В общем, психанул и собирался уже ударить или что-нибудь сделать с ним. Но взял себя в руки, стерпел. Отвел его в сторону: "Если ребенка ты мне живым не отдашь, из больницы не выйдешь". И начал угрожать ему. Потом спрашиваю: "Через сколько часов ты сможешь мне ребенка отдать?". Он сказал: "Через три часа я тебе отдам ребенка живым".

ЖАННА: Когда приехали в Баку, состояние ребенка было прежним: ни на что не реагирует, почти мертвый. Почти три дня был в бессознательном состоянии. Три дня они не могли его привести в себя. Он был под капельницами, ему делали систему внутривенно. Три дня подряд ему кровь очищали. Все время спрашиваем: "Как ребенок?", и все время тот же ответ: "плохое состояние" или - "тяжелое состояние". Только через три дня нам сказали: "Чуть-чуть лучше".

27 февраля вечером мы оставили ребенка в больнице и вернулись в Сумгаит, чтобы на следующий день опять поехать к нему. Въехали в город, видим - бешеная толпа, четыре пожарные машины. А там у нас такая композиция и пятнадцать республиканских гербов. И я смотрю: эти бешеные стащили герб Армянской республики и топчут ногами, поднимают, швыряют на асфальт. Камни бросают в пожарных, которые там стоят. Они в это время, видимо, еще не додумались паспорта, документы проверять: армянин или нет? Ведь потом они останавливали и проверяли. Ну, мы просто проскочили, через эту бешеную толпу проскочили к себе.

А 28-го, в 5 часов утра, мы опять поехали в Баку. Но уже вернуться я не смогла: город оцепили войска. В 5 часов утра было тихо, мы спокойно выехали. Банды в это время, наверное, "отдыхали". Всю ночь они бушевали и, наверное, решили час-два "отдохнуть". В тот день ребенку наконец-то стало чуть лучше.

Что же с ним случилось? Его отравили во дворе. Мой старший сын, Давид, рядом был. Ему пять лет, еще ребенок.

Не может он сказать точно, как и что было. То говорит: люди стояли, подошли к нему с братом. То - он сам пошел к ним.

Не поймешь - ребенок. Видно, узнали, что армянский ребенок.

Я уже говорила, что они толпами ходили по центру. Видно, одна группа этих зверей вошла к нам во двор, узнали, что армянин, и вот дали таблетки. В эпикризе ясно написано, что наркотические таблетки ему дали. Наркотические таблетки - это не такая вещь, которую ребенок может подобрать на улице.

РАССКАЗ ДАВИДА: Во дворе были дяденьки. Они сказали, что это конфетка. Кидато /Христофор/ берет, взял и съел. Потом я сказал ему: "Это плохое лекарство". Он сказал: "Нет, это конфетка". Потом съел. А потом, а потом он на скамейке лежал и спал.

ЖАННА: Я не знаю: неужели они могли даже ребенка убить? Это просто дико подумать. До меня это не доходит. Маленького ребенка, два с половиной года. Что он понимает? Что он сделал плохого или хорошего? Он только начинает жить. Как можно ребенка убить? Но с другой стороны, конечно, хочется и поблагодарить врачей. Что бы они там сначала ни говорили - вот, мол, армянин, отвезите в Армению, - все-таки они же вылечили ребенка. А у нас вообще веры не было, что вылечат. Думали: все, мы его потеряем. С утра до ночи плакали. Но все равно, большое спасибо. Азербайджанец отравил, азербайджанцы же вылечили. KarabakhRecords, Panorama.am