Analitika.at.ua. В сентябре публиковались отрывки из книги “Страшно бывает потом” талантливого тележурналиста, корреспондента РТР Дмитрия ПИСАРЕНКО. Это книга о карабахской войне. Он написал ее спустя годы после войны — со временем выкристаллизовались факты и детали, казавшиеся тогда не очень важными. В Карабах он попал в самый разгар конфликта — в июне 92-го. Уроженец Еревана, он тогда учился на филфаке ЕГУ и сочетал учебу с журналистской работой. Переполненный романтикой и чувством патриотизма, 21-летний парень отправился на войну, которая заставила его стать взрослым раньше своих лет...
СТЕПАНЫЧ
Ночевать меня привезли в автороту, которая базировалась в городке Степанакертского полка. Следующим утром отсюда должна была пойти колонна на Ереван.
— Русский? — спросил меня человек со странным лицом.
— Да.
— Степа или Степаныч. Здешний начпрод, — он протянул руку.
— Дима.
— Откуда?
— Из Еревана. Я журналист.
— А я из Баку. Был и слесарем, и водителем, и цеховиком...
Это знакомство впоследствии переросло в крепкую дружбу. Где сейчас Степа — не знаю. Связь с ним прервалась после моего отъезда в Россию. Бросившаяся сразу в глаза странность лица была следствием ранения. Девятого мая, на второй день после взятия Шуши, он участвовал в прочесе местности. Их группа вошла во двор частного дома, и тут же из окон со второго этажа ударил неприятельский пулемет. Пуля выбила Степе глаз и раздробила височную кость.
— Когда я падал, эту же часть лица еще обожгла и струя из нашего гранатомета, — вспоминал он за чаем. — Наши ухнули из РПГ и всех стволов. Никто не уцелел. Меня сразу в Ереван эвакуировали. Несколько дней лежал в коме. Очнулся — ничего не вижу. Кто-то взял за руку, чувствую — Сусанна. Жена моя. Говорит: “Степа, мы в Ереване, в больнице”.
Коренной бакинец с Арменикенда, Степа переехал в Карабах по большой любви. За пару лет до войны. Сусанну он приметил, еще когда та была школьницей и приезжала в Баку к родственникам, на каникулы. Степа жил по соседству. Стройная рыженькая карабахская девочка со строгим лицом и смешными веснушками с каждым годом при встрече заставляла биться Степкино сердце все сильнее и сильнее. И та оказалась неравнодушной к усатому Степе, галантно предлагавшему ей проводить до дома, чтобы никто из мальчишек-малолеток не отпускал ей вслед оскорбительные междометия и реплики. Степа был не типичным представителем того поколения бакинской шпаны. В нем сочетались знания по ведению блатных разборок с глубокими познаниями в литературе и истории. Ему нравилось читать. Он цитировал Сервантеса, приводил выражения Апулея, судил о достоинствах и недостатках Ремарка... Все это восторгало Сусанну, собиравшуюся поступать в институт. Дело шло к развязке. Свадьбу сыграли по всем канонам. И зажил Степка счастливой семейной жизнью, но не пожелал при этом отказываться от удовольствий дворовой романтики. Часами по вечерам, вместо того чтобы уделять внимание молодой жене, он резался в карты в беседке или, отойдя подальше от балкона родительской квартиры, раскуривал с пацанами забитую анашей папироску. Сусанна стала нервничать. Отец Степы не раз пытался его образумить. Тщетно.
Тогда семейный совет решил: надо Степку вырывать из среды. И отправили Степу и Сусанну жить в Степанакерт. Здесь он занялся швейным производством. Оборудовал цех. А потом началась война...
— Ты-то как оказался в фидаинах? — поинтересовался я. — Вроде же не идейный?
— Все пошли. Стыдно было не идти.
— Ну и с чего все началось?
— Оружие перевозили и попались. Ой, Дима, как нас били вэвэшники! Ой как били! Но посадили, не стали убивать. Через несколько суток обменяли на пленных солдат. Потом в Лачинском районе ЛЭП взрывали. Тротил на себе перетаскивали. Там тоже как-то русские засекли. Бежали — только пятки сверкали. Страх вещь такая, что бежать заставляет... А потом, когда войска ушли, стало попросторнее. Только вот это ранение совсем не кстати... Сейчас, видишь, у меня глаз вставной, стеклянный.
...За дверью послышались приближающиеся шаги. Дверь в каптерку распахнулась. Прямо с порога незнакомый мне военный скороговоркой на еще малопонятном мне карабахском диалекте что-то сообщил Степе.
— А как зовут? — спросил Степа на русском.
— Не помню, но он тебя и твоих родителей хорошо помнит.
Пришелец ушел, а Степа задумался. Потом постепенно начал складывать в большой полиэтиленовый пакет печенье, сигареты, чай, сахар, хлеб...
— Он из наших шоферов, — пояснил Степа. — Сказал, что в Шушинской тюрьме один пленный из Баку, с нашего двора. Поеду, навещу земляка...
Я лег спать. Утром за чаем Степа поделился впечатлениями о “свиданке”.
— Он меня сразу узнал. Назвал дядей Степой. А я его долго не мог вспомнить. Потом понял почему. Я когда уезжал из Баку, он совсем мальчишкой был. Его родители — наши соседи. Ну, рассказал последние дворовые новости. У нас двор очень дружный был. И свадьбы, и поминки вместе отмечали... Сказал, что дядя Тофик умер. Хороший был человек, добрый. Сосед с пятого этажа. Царство ему небесное.
Степа налил в два чайных стакана по 100 граммов самогона, и мы не чокаясь выпили.
ПОСОЛ ПОД ОБСТРЕЛОМ
— Димчик, привет! — в трубке скороговоркой зазвучал голос Вити Симакова, помощника посла России.
— Завтра Владимир Петрович (В.П.Ступишин — посол России в Армении в 1992-1994 гг.) летит в Красносельск. Журналистов тоже берем. Сбор в 7.30 в аэропорту “Эребуни”.
Помимо меня с Атаяном освещать поездку пригласили журналиста Армана Ванескегяна, знакомого мне по учебе на университетском филфаке.
Утро было морозным и ясным. На фоне ярко синего неба Арарат был бесподобен. Вскоре из здания аэропорта появилась группа людей. По силуэтам я узнал посла России (он был в бордовой куртке и высокой меховой шапке, как у Брежнева) и главного пограничного комиссара Армении — Григория Григоряна. Они ускоренным шагом направлялись к вертолету, у которого мы и стояли.
...Сели у артиллеристских позиций, рядом с животноводческой фермой. Пришлось немного подождать, пока подошла бортовая машина. Туда перегрузили коробки с гуманитаркой. Я встал на подножку. Поехали. Оказалось, что вертолет сел вдали от Красносельска, поскольку город обстреливался.
По прибытии в райцентр нас повезли не в администрацию, а к какому-то зданию, вход в которое был заколочен. Сопровождающие завели нас во двор и указали на дверь в подвал.
— Там вас ждет председатель.
В подвале было многолюдно. Здесь от обстрела укрывалось руководство района. Председателя, Зарэ Саркисяна, местные жители осаждали со всех сторон. Но когда им сообщили, что приехал посол России, они перед нашей делегацией почтительно расступились.
— Ничего не могу поделать! — развел руками председатель. — Из Еревана указывают, чтобы справлялся за счет своих резервов, а у меня все на исходе. Света нет — ЛЭП перебита. Водопровод поврежден. Вчера восемь часов били по городу! Дрова кончаются, керосина нет. Дорогу периодически заносит. С боеприпасами беда. На передовой много потерь. К полудню уже больше двадцати жертв! Это вместе с гражданскими.
— А русские есть?
— Да, Яков Абрамов. Двадцать шесть лет.
Пока посол входил в курс дел, в подвале появилась группа вооруженных военных. Они зло выискивали кого-то глазами и переговаривались.
Они стояли за моей спиной. Из разговоров я понял, что их делегировали с передовой. Озабоченные положением дел в тылу, бойцы хотели взять председателя на испуг. Увезти в тихое место и, как это принято сейчас, наехать. Но присутствие гостей из России, не побоявшихся приехать в район в разгар боя, умерило их пыл.
— Мы там границу держим, а ты наши семьи не можешь содержать! — крикнул председателю кто-то за моей спиной.
— Сам, конечно, в тепле живешь! — закричал другой.
Все повернулись в их сторону.
— Ребята, дорогие, ну почему же вы мне не верите! — жестикулируя обеими руками, начал оправдываться председатель. — Все, что возможно, мы делаем, но я же не волшебник. Вот посол России приехал. Может, он поможет. Увидит, что тут творится, сообщит в Москву и Ельцин надавит на Эльчибея, чтоб тот прекратил стрельбу. А если хотите узнать, как я живу, то идите ко мне домой. Можете семью в заложники взять, если я что-то не так делаю.
— Да ладно, скажешь, в заложники... Мы что, нехристи какие-то? Просто обидно очень. Мы там воюем, а родные в тылу гибнут. Ты же власть, сделай же что-нибудь!
— В Ереване говорят, чтобы держались. Вот и все...
Бойцы замолкли и повесили головы. Выдержав дипломатическую паузу, посол предложил продолжить путь.
— Проведите нас к молоканам.
— Вы что, сейчас опасно.
— А для чего же мы тогда приехали? Надо же поддержать людей!
Из подвала к машине выбегали по одному. Свист снарядов слышался с промежутком в несколько минут. Мы подъехали к белой мазанке, сопровождавший нас чиновник долго стучал в ворота, но никто так и не вышел.
Стали обходить дом, стучаться в окна. Вдруг послышался голос советника посольства, бывшего военного моряка и коренного одессита Игоря Дереги.
— Идите сюда! Похоже, они в погребе.
Вход в погреб напоминал колодец. Дверь находилась в диагональном положении. Сотрудник администрации, жмурясь от грохота очередного разрыва, хотел было дернуть за ручку, но Дерега его остановил.
— Обожди ломиться. Ты ж не в свой погреб за солеными огурцами лезешь. Мы же с тобой интеллигентные люди. Постучать сперва полагается.
Чиновник растерялся. Тогда Дерега театрально прокашлялся и вежливо постучал костяшкой указательного пальца.
За дверью послышались голоса. На пороге показалась женщина в дорогой для этих мест шубе и меховой шапке с недоумевающим заплаканным лицом. По щурым глазам можно было понять, что она носит очки.
— Это Валя, учительница наша, — пояснил сопровождавший.
— Вы кто? — с тихим отчаянием спросила она.
— Делегация российского посольства и журналисты. Приехали поддержать соотечественников. Помощь привезли, — произнес посол.
В погребе горела керосиновая лампа. В ее тусклом свете удалось различить человек 7 или 8. В основном женщин. На одной из полок, между банками с соленьями и вареньем, лежала открытая книга. Я присмотрелся. Это было старинное Евангелие. Лампа стояла как раз над книгой. Посол поздоровался и произнес короткую, но убедительную речь о том, что Россия помнит о своих соотечественниках и поможет им. В ответ женщины тихо завыли.
— Не плачьте! Видите, Господь услышал наши молитвы и прислал заступника, — обратилась к присутствующим Валя. Она смогла быстро сориентироваться и понять, кто к ним приехал и зачем. Все остальные стояли с растерянными лицами.
— Давайте помолимся во здравие Великой России, во здравие Бориса Николаевича и Владимира Петровича!
Валя подошла к раскрытой книге и начала нараспев читать псалмы. Тихие женские завывания постепенно перетекли в подпев. Делегация почтительно стояла, стараясь не двигаться.
— А теперь мы вам передадим гуманитарную помощь, — сказал по завершении молебна Владимир Петрович.
Прощались под аккомпанемент взрывов и женского плача. Дальше нас повезли смотреть последствия обстрелов. Четырехэтажный жилой дом пострадал от прямого попадания. Внутри межэтажные перегородки были полностью снесены. Мебель, занавески, унитазы и газовые плиты лежали вперемешку с предметами обихода и одеждой. Верхние этажи лежали на нижних. Крыши не было, и снег падал на покореженные кресла, люстры, детские кроватки...
— Дим, а давайте интервью запишем на этом фоне? — спросил Ступишин.
— Конечно!
Мы быстро расчехлили камеру. Посол эмоционально рассказывал в объектив об увиденном. Мне даже не пришлось задавать поясняющие вопросы. Закончил он следующими словами, которые и вошли в репортаж:
— Это не военная база. Это дом. Обычный, жилой дом (в это время отчетливо засвистел очередной снаряд). Вот, опять выстрел! Это антинародная война. Война против мирного населения!
После интервью сопровождавший нас Григорий Григорян молча указал пальцем на часы. Делегация спешно загрузилась в машины, и мы направились к вертолету. Погода портилась, к тому же для скорого возвращения в Ереван была и другая причина. У вертолета стояли носилки с ранеными. Кое-кто самостоятельно смог подняться в вертолет и расположиться на сиденье. Одного же бойца с забинтованной головой внесли в салон в бессознательном состоянии. Рот его был приоткрыт и полон алой крови. При вдохе и выдохе алый слой сначала уходил слегка вглубь, а потом вздувался до самых краев, образуя кровавый пузырь.
Мы периодически оборачивались в его сторону. Все молчали. Вдруг боец очнулся. Открыл глаза и обратился к рядом сидевшему раненному в ногу товарищу:
— Воды дай...
Товарищ поднес к губам флягу. Боец не мог пошевелиться, и товарищ аккуратно капнул несколько раз в приоткрытый рот.
— Спасибо, хватит, — произнес он при паузе.
Оператор снял этот эпизод и не стал прятать камеру. Снял прильнувшего к иллюминатору посла. Лицо у него было живописно-сосредоточенное. Потом опять нацелил объектив на лежавшего на носилках и, медленно отрывая глаз от визира, повернулся в мою сторону:
— По-моему, он умер.
ПЛЕННЫЕ
За несколько дней до нашей поездки министр обороны издал указ о пресечении пыток и насилия по отношению к военнопленным. Незадолго до этого за помощью к Ельцину обратился и российский наемный летчик — Анатолий Чистяков. И нам важно было показать, что с пленными в Армении обращаются цивильно. В сизо Капанского РОВД как раз в те дни содержались трое солдат, сдавшихся в декабре.
Я глянул в глазок. В камере никого не было. Посреди нее лежала груда шинелей и телогреек. Но едва скрипнул тяжелый засов, как из-под этой груды моментально высунулись сонные мальчишеские лица. В выражении каждого — страх: а вдруг поведут на расстрел? Появление видеокамеры их как-то успокоило. Еще не ставшие щетиной волосики на дрожащих подбородках выдавали призывной возраст юнцов. Рядовые в\ч N5456 были брошены на передовую лишь для видимости того, что в окопах кто-то сидит.
— Командир сказал, что если уйду с поста, то тут же прикажет меня расстрелять. Сказал, что даже в дисбат не попаду. А я кто — солдат. Должен выполнять приказы. Вот и все... — еле выговорил на ломаном русском 19-летний Байрам Алиев из Евлаха.
Раненный в ногу лезгин Бахтияр Тагиев постоянно прятал глаза. На все вопросы отвечал коротко: “да” или “нет”. К разговору подключился милиционер, знавший азербайджанский. Он долго объяснял ему, что надо сказать, чтоб облегчить свою участь. В итоге Бахтияр произнес:
— В нашей роте были только лезгины и курды. Азербайджанцев было мало, а ведь мы воевали за Азербайджан.
— Вообще весь наш полк был из призывников. Когда нас привезли на передовую, многие даже не знали, как обращаться с автоматом, — продолжил интервью Мераб Мхедлу. — Когда начался бой и армяне пошли в атаку, наши стали разбегаться. Не зная дороги, я в конце концов пришел в какое-то армянское село, где меня и схватили...
В целом пропагандистская задача была выполнена. Не хватало лишь душещипательного лирического штриха. Придумали и его. Слова вложили в уста евлахца и заставили смотреть прямо в камеру.
— Отец, помоги! Сделай так, чтоб меня поменяли. Я домой хочу...
СЫН ВЗВОДА
Настал день пересменки. Взвалив на себя походные тюки, мы готовились спуститься с высоты. Командиром сменявшего нас подразделения был седоволосый Рафик, которого я встречал на красносельском посту “крепость”.
— Мы, по-моему, в Красносельске встречались? — подошел я к нему.
— А я думал, что ты меня не вспомнишь.
— В бригаду, да, вступили?
— Да, как видишь. Тяжело было отряду в последнее время. Мы же патроны, гранаты на свои деньги покупали. А тут — армия. Полное обеспечение, да и семьи не голодают. Получаем зарплату — 10 000 рублей.
Я пошел дальше, к палатке, где Артур стоял с моим рюкзаком и кофром с камерой, которую мы за все дни, проведенные на сопке, ни разу не расчехлили. Ждали боевых действий и берегли аккумуляторы.
— Дядь, закурить не найдется? — послышался за спиной совершенно детский голос. Обращались по-русски. Я повернулся и увидел перед собой курносого подростка-блондина. Молча угостил сигаретой и дал прикурить.
— Спасибо.
— Тебя как звать?
— Сережа. Ой! Подержите, пожалуйста, — он протянул мне сигарету. — А то Рафик идет, а мне он курить запрещает...
— А тебе сколько лет?
— Пятнадцать, — ответил он уже по-армянски.
Сережа не соврал, хотя при подобных обстоятельствах, обычно, говорят неправду. А врать не стал потому, что уже чувствовал запах пороха. Прошлой осенью почти две недели воевал в зоне Лачинского коридора. Мне показалось, что я беседую с живым персонажем повести “Сын полка”. Он стоял передо мной, пошмыгивая носом и попеременно подтягивая штаны. О своем прошлом рассказывал неохотно, все больше фантазируя о своей будущей жизни.
— Тетя Аня, а у меня грипп прошел, — радостно сообщил он, проходившей рядом медсестре.
— Вот и молодец. Я тебе оставлю еще таблеток. Смотри, не пей холодную воду! — наставила напоследок Аня.
В Армению Сережа попал совершенно случайно. Решившись бежать из московского интерната, в прошлом воспитанник детского дома, он и не знал, куда ехать. Только бы за пределы России, где его не могла бы настичь милицейская дубинка. Так он оказался на Курском вокзале. Познакомился со сверстником-армянином, который предложил ехать в Армению. Выбирать было не из чего. К тому же подкупала кавказская щедрость нового друга. Однако в поезде “друг” куда-то пропал. Так Сережа в одиночестве доехал до Ленинакана, где и решил попытать счастья. Волею судьбы ему встретился ополченец Рафик.
Он не только приютил его у себя, но и пообещал усыновить сразу же после возвращения из Карабаха.
— Ты чего не здороваешься? — обратился к Сереже Алик. — Ты ведь знаешь, я тебя как своего сына люблю.
— А я всем кивнул, когда вошел в палатку. Только вот Рафик меня уже своим сыном считает, а я его — батей.
* * *
Это было в конце февраля. А в апреле мне на одном из перекрестков у Аскерана повстречался Дед. От него я узнал, что Рафик погиб. Его сразила снайперская пуля, попавшая прямо в глаз. Как сложилась судьба Сережи — мне не известно.
Подготовила Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН
Источник: Новое время | 
