Analitika.at.ua. 7 ноября 2009 года в Грузии отмечалась еще одна знаковая для истории этой страны дата. В этот день два года назад грузинская полиция и спецназ применили слезоточивый газ, водометы и резиновые пули против участников акции протеста, в результате чего пострадало около 600 человек. Оценивая это событие на следующий день, грузинский президент Михаил Саакашвили недвусмысленно заявил: «Это было единственно возможным адекватным ответом... на заговор против Грузии и грузинской демократии». Как бы то ни было, а наряду с днем 9 апреля (в этот день 20 лет назад с использованием военнослужащих Закавказского военного округа был разогнан митинг на проспекте Руставели) 7 ноября стал важной вехой для постсоветской Грузии.

Именно в этот день была завершена «революция роз», так поразившая российских и международных наблюдателей в 2003 году. В ноябре 2007 года ее повестка дня была полностью исчерпана. Главной движущей силой событий 2003 года было стремление политического и интеллектуального класса Грузии преодолеть наследие Эдуарда Шеварднадзе. Само же это наследие «белого лиса» рассматривалось как мостик, связывающий Грузию с советским прошлым. Сейчас мы не будем говорить, насколько данное стремление было правильным или нет. Зафиксируем факт: в 2003 году Грузия без всякого американского вмешательства (которое в России вообще чрезвычайно переоценено) была готова сказать Шеварднадзе свое решительное «нет!». К этому времени он прочно ассоциировался с зависимостью страны от внешнеполитического курса России, неполной государственной состоятельностью, утратой двух территорий, коррупцией на всех уровнях власти и управления, семейственностью.

Однако между 2003 и 2007 годами происходило постепенное усложнение внутриполитической повестки дня в Грузии. Главным послереволюционным вопросом стала проблема качества власти в эпоху «после Шеварднадзе». Все ведущие политические силы согласились с тем, что с победой «розовой революции» советское прошлое отдалилось от Грузии. Между тем, это не означало автоматического повышения качества государственной политики как внутри страны, так и вовне. Новая власть, олицетворением которой стал Михаил Саакашвили, смогла трансформировать коррупцию (обуздать ее на уровне полицейских и деканов вузов, перевести на уровень административного рынка между крупным бизнесом и властью, сделав ее не всенародным достоянием, а уделом людей обеспеченных), а также достичь невиданного доселе сближения с Западом (США и Европейским Союзом). К числу достижений новой послереволюционной грузинской власти можно отнести и появление таких фундаментальных гражданских прав, как право на газ и право на свет. Но в то же самое время авторитарно-популистский стиль третьего президента Грузии Михаила Саакашвили не решил главную для страны задачу легитимности высшей власти. При этом проблема легитимности для Грузинского государства существовала (и продолжает существовать) в двух измерениях. Во-первых, это легитимность основных властных институтов (президент, правительство, парламент) как таковых. Во-вторых, это признание власти в Тбилиси в качестве своей национальной власти представителями бывших автономий и иноэтничными регионами. По обоим этим направлениям политика Саакашвили завершилась провалом. И этот провал его соратники по 2003 году стали замечать не в августе 2008 года, а гораздо раньше.

Первым тревожным звонком в этом направлении стали июньские 2004 года парламентские выборы в Аджарии, последовавшие за отстранением от власти Аслана Абашидзе, и августовская «малая война» в Южной Осетии (роковой месяц для этой республики!). Затем были расхождения по организации и проведению местных выборов 2006 года. Таким образом, в течение четырех лет грузинские политики перестали воевать только с наследием прошлого. Они перешли на внутриполитическую борьбу, руководствуясь своим пониманием «цены вопроса» новой грузинской государственности. Будучи сторонниками единой Грузии и ориентации на Запад, они, тем не менее, по-разному оценивали потенциал и ресурсы авторитарно-популистской модели третьего грузинского президента. Этот процесс не был выстроен под линейку. Бывали ситуации, когда внутренние вопросы уходили на второй план (так случилось в 2006 году после очередного масштабного российско-грузинского кризиса, в августе 2008 года после «пятидневной войны»). Но события 7 ноября 2007 года показали, насколько глубоким может быть внутриполитический раскол и сколь разным может быть понимание «цены вопроса». В этом плане очень показательными являются слова известного грузинского политолога Мамуки Арешидзе: «Люди, которые собирались на митинг (речь идет о событиях 7 ноября 2007 года. – С.М.), на 30-40% состояли из тех, кто в 2003 году собирались на его (то есть Саакашвили. – С.М.) митингах». Просто тогда отмеченные 30-40% выступали за сжигание мостов с прошлым, а в 2007 году они пытались построить национальный проект, который не олицетворялся бы с личностью Михаила Саакашвили.

Таким образом, два года назад был установлен определенный водораздел, который воочию продемонстрировал, что вчерашние соратники по революции 2003 года готовы применить друг против друга силу. В данном случае автор не оговорился. Грузинская оппозиция в ноябре 2007 года была готова к применению силы (а также демонстрировала авторитарно-популистское мышление не меньше, чем их оппоненты из Государственной канцелярии), однако у властей оказалось больше ресурсов. Сам же факт использования силы 7 ноября 2007 года оживил призрак гражданской войны (которую Грузия уже пережила в начале 1990-х гг.). И это сыграло, как бы цинично это ни звучало, свою сдерживающую роль. Боязнь крови и внутренней смуты удержала и власть, и оппозицию от эскалации насилия в январе и мае прошлого года (во время президентских и парламентских выборов), в апреле, мае и ноябре нынешнего года (в ходе массовых акций оппозиции, приуроченных к знаменательным для Грузии датам).

Между тем, события двухлетней давности имеют не только внутриполитическое значение. Они заставили западных партнеров и патронов Грузии серьезно задуматься о своей стратегии в этой кавказской республике. Два года назад для многих наблюдателей Запада стало ясно: демократия в Грузинском государстве является политическим мифом.

Этот миф может быть использован как геополитический инструмент, возможно, и с определенной выгодой. Но от этого он не перестает быть мифом. Анализ мнений и суждений о событиях двухлетней давности в американской и европейской прессе не входит в задачу нашей статьи. Однако одну весьма характерную оценку для иллюстрации нашего тезиса хотелось бы привести. «Грузии нелегко дается демократическое ученичество. Короткий период свободы, закончившийся в 1921 году, затем семьдесят лет советской власти, потом гражданская война, начавшаяся после обретения независимости в 1991 году, и, наконец, «революция роз», которая положила конец хаотичному и коррумпированному правлению Эдуарда Шеварднадзе. Но дурные привычки не исчезли. Несмотря на молодость нынешнего руководства страны - президенту Саакашвили в 2003 году было всего 39 лет, - несмотря на желание проводить реформы и модернизировать страну, а также присутствие американских советников в администрации президента, политические нравы былых времен оказались живучими», - писал в своей статье «Увядшие розы Тбилиси» известный французский публицист Даниэль Верне. Но одно дело - признать академические провалы твоего ученика, а другое дело - организовать процесс его переобучения. С нашей точки зрения, именно два года назад были сформированы контуры политики Запада по отношению к внутренним проблемам Грузии (вопрос о ее территориальной целостности - отдельная сложная проблема, мы ее не касаемся). Суть этого подхода такова: иллюзий по поводу Саакашвили нет, однако новой революции нам не нужно, власть должна быть передана преемнику конституционным путем. При этом авторитетные западные дипломаты (представители Госдепа США или Европейской комиссии) в кулуарах говорят, что были бы согласны даже на досрочные выборы президента и парламента, но только на выборы, а не на новое «революционное творчество масс». Таким образом, Запад показал, что в неменьшей степени, чем грузинский политический класс, заинтересован в утверждении принципов легитимности в Грузии (хотя бы в отношении властных институтов, поскольку с бывшими автономиями вопрос «по умолчанию» закрыт, по крайней мере, сегодня). По мнению тех же видных дипломатов, Грузия свой лимит на революции и неконституционные смены власти исчерпала. Этим, собственно говоря, и объясняется нынешнее довольно сдержанное отношение представителей США и ЕС к грузинской оппозиции. Не исключено, что Запад пытается таким образом учесть негативный опыт прошлого года, когда некоторые двусмысленности американских и европейских дипломатов породили в грузинском политическом классе завышенные ожидания. Сегодня Запад не хочет завышенных ожиданий у оппозиции, что могло бы спровоцировать ее на более жесткие действия в отношении официальной власти (и такие стремления в рядах многоцветной оппозиции реально существуют).

И, наконец, последнее соображение (по порядку, но не по важности). События двухлетней давности показали, что процесс создания национального государства - это, говоря словами незабвенного Гегеля, «не империя счастья». Оно, конечно, хорошо - надеяться на воплощение метафоры о праве «своего полицейского» осуществлять наказания. Но совсем другое дело - попасть в руки этого самого полицейского. К слову сказать, империя Кремля не помешала расследованию апрельской трагедии 1989 года (на этом деле взошла политическая звезда Анатолия Собчака, а значит, косвенно и второго президента РФ). Свое же национальное государство и спустя два года не спешит ответить на вопрос о том, кто несет ответственность за кровопролитие в центре грузинской столицы.

Сергей Маркедонов

Источник: noev-kovcheg.ru