Analitika.at.ua. Сила солдата - это дух, благородство, любовь. Твердая решимость защитить родину. Он сражается оружием и … с песней. Потому что на поле боя песня - тоже оружие.

Мкртич МКРТЧЯН пошел на войну как певец - вдохновлять своими песнями бойцов. А потом и сам взял в руки оружие. Воевал в Шушинском особом батальоне. Оставался в армии до 1996 года. По званию старший лейтенант.

Больше всего запечатлелись в моей памяти наша сплоченность, сама атмосфера, наше братство - все то, о чем я сейчас вспоминаю с тоской: осознание того, что сумел, что тебе выпало счастье сотворить то, что в твоих силах, что ощутил себя человеком… Это самая великая жертвенность, которая только может быть,- жертвенность во имя Родины. Думаю, то были лучшие годы нашей жизни. Там ты каждую секунду был человеком, ты расцветал, созидал и хотел созидать. Да, конечно, это давалось большой ценой, даже ценой крови. Но то, что было тогда, сегодня уже не увидеть. Потому что уже нет осознания того, что ты - защитник своей родины. Это не высокопарные слова: площадь переполнена народом, люди вздымают кулаки - наступил священный миг. И ты идешь, а за твоей спиной народ. Это наполняет тебя силой. А еще тебе придает сил то, что ты знаешь: твой друг скорее хотел бы, чтобы пролилась его кровь, а не твоя. Такой дружбы нигде больше не найдешь. Нет в мире больше такого!

***

В 1988-м начались сидячие демонстрации. В те времена желание у всех было одно - воссоединение. А я именно в том году поступил в консерваторию. Я вместе с остальными студентами присоединился к этой демонстрации. Потом создали хор. И решили поехать в Карабах - воодушевлять людей. Давали концерты в детских садах. В школах, на фабриках. Объездили весь Карабах. Какая была атмосфера, какое царило воодушевление!..

***

На войне невозможно без песни. Я пел, и пел охотно. Таких слушателей я больше нигде не видел, и такого уже не будет. Люди желали, жаждали песни! Наверное, не было такого дня, чтобы я не надрывал связок. Кусок хлеба, который вкушали вместе по вечерам, превращался в подлинный пир и действо. Кто-то декламировал, кто-то пел. Представьте - 300 человек, и все мы были как одно целое! Так или иначе, почти каждый день у кого-то был день рождения, а если и нет, то повод мы всегда находили.

В те годы мы ощущали себя людьми. Это и поддерживает нас до сих пор. Вспоминаем былое и живем. Много чего было. Шуток тоже было немало, и сегодня мы вновь вспоминаем и смеемся. Среди наших парней был один бакинец - он очень плохо говорил по-армянски и вечно путал окончания, Або его звали. Была у нас противотанковая установка, один из наших бойцов, Хачик, постоянно перекатывал ее с одной позиции на другую - расстояния там были небольшие, метров 100-200, так что он успевал. Как-то раз Або кричит ему: «Хечо, Хечо, на меня идет танк!». А тот в ответ: «Ничего, Або джан, я вижу, потерпи немного». А танк все приближается. Або снова зовет: «Або, танк идет на меня!». Хачик ему: «Да ничего, ничего!». Або уже вопит: «Ничего - это когда он на тебя идет, а когда на меня, это уже совсем не ничего!..».

***

Были сектанты, отказывались военную форму надевать. Мы ходили, беседовали с ними. Как-то и я пошел к одному такому. Семь лет я пел в хоре Первопрестольного Святого Эчмиадзина. Объясняю, что порядок такой, а он: грех, мол, не могу и не буду. Раз, второй, третий, а все никак не могу убедить. Был у нас парень апаранский, Азат, так вот, он сказал, что сам поговорит. Мы все удивились: что он может сказать? Простой парень, только воевать и умеет, от всяких таких идей далек. Не успели мы сказать, что не его это дело, как он пошел к тому сектанту. Через пять минут этот сектант в военной уже форме выскочил из дома, на лбу кровь. Вслед за ним вышел Азат. Спросили - что ты ему сказал, Азат? Отвечает: «Он теперь в меня верит!».

***

В Геташене была церковь, внутри склад картошки и зерна. Мы ее вычистили, уложили плиты нормально, написали объявление о том, что в следующее воскресенье церковь откроется. Татул Крпеян, мой студенческий друг, сказал мне: ты со священниками общался, съезди в Армению, привези кого-нибудь из них, пусть церковь откроет. Я поехал, но никого не смог уговорить. Ну, в те времена Геташен со всех сторон был окружен, только на вертолете и можно было добраться. Духовные лица говорят мне: как же мы доберемся, ведь окружено все!.. Я им: какое это имеет значение? На вертолете доставим вас, совершите обряд, и - обратно. Не согласились. Ну, я взял свечей, ладана и вернулся обратно. Парни пришли меня встречать, видят, священника нет. Сидим и не знаем, что делать. Народу проповедуем: за родину, за веру, а сами одного священника привезти не смогли… Татул рассердился. Делай что хочешь, говорит, это на тебе, ты же все-таки семь лет в церковном хоре пел! А я ведь недавно в Геташене, месяц всего, для многих я тут еще незнакомец. Да кто здесь тебя знает, говорит Татул, свечи есть, все остальное есть, так что давай!..

На окнах нашего дома висели синие занавески, сняли, притащили, прорезали в середине круглую дырку, чтобы голова пролезала и я мог ее как рясу надеть. Простыню новую на полоски нарвали, сделали два креста, нашили один спереди, другой сзади, а под «рясу» я сорочку белую надел. А вечером сижу и думаю: вся ответственность ведь на мне, надо постараться, чтобы все чин-чином вышло. Написал на листке очередность своих действий. Утром отправились в церковь. Два автоматчика впереди, двое сзади сопровождают, а я посередине со свечами под мышкой шествую. Какая-то бабушка подошла, к моей рясе приложилась. Я аж вспотел от смущения, от стыда сгораю. Глаза опустил, головы не поднимаю, чтобы никто не заметил, а то ребята ведь потом наверняка высмеют. В церкви и церковном дворе яблоку негде упасть. Пошел, встал перед алтарем, свечи зажег. Кадило разжег, воскуряю ладан, пою, потом опять ладан заправляю, снова пою… Наступила пора проповедь читать. Татул мне объяснил: ты проповедь должен прочитать так, чтобы народ напугать: мол, если вдруг решите уйти, бросить свои дома, то Бог вас не простит! Ну, я в этом духе и произнес речь. Все закончилось, мы вернулись к себе. И только тут отпустило - хохочу, просто ржу! Выпили, настроение до небес поднялось. Только в 2 ночи лег спать. Была у нас одна тахта, жутко раздолбанная, дыхни - уже скрипит! Но я любил эту тахту, на нее и лег. Уже ближе к рассвету, часов в пять утра, кто-то из ребят задел ногой тахту, я от ее скрипа и проснулся. А друг мне: вставай, святой отец, русские идут! А в те времена был объявлен паспортный режим. Мы договорились, что как только придут русские, мы покинем село. Из наших только Татул был прописан в селе как учитель, все остальные были «незаконными». Словом, встали мы, собрали свои манатки и потянулись к лесу. Раннее утро, идем мимо хлевов. Селяне занимаются своими повседневными делами: кто сено носит, кто навоз выносит... Оказалась среди них одна бабуля, и когда мы проходили мимо нее, один из наших подошел ко мне и сказал: «Слышал, что бабушка сказала? Приложила ладонь ко рту и прошептала: ой, а священник-то фальшивый...».

***

Первый бой для каждого большое испытание. Но очень быстро наступает время, когда ты преодолеваешь свой страх. И даже начинаешь наслаждаться всем этим. В Геташене я в первый раз встал на пост. Вокруг хлева вся земля в навозе, а после дождей она превратилась в отвратительное месиво. И тут слышу какое-то посвистывание рядом. Вроде под самым ухом посвистывает. Ребята орут мне: «Мко, ложись, ложись!». И только тут я догадываюсь, что это пули свистят вокруг. Надо бы лечь, да только как - навоз же везде!.. Метрах в 15-20-и дерево стояло, под ним вроде как почище. Побежал туда. Подоспели ребята, ругаются: ты что, сдурел, чего не ложился? Говорю им: в навоз, что ли падать? Отвечают: а если бы пулю влепили?..

В Шаумяновском районе я впервые участвовал в боевых действиях. Наша задача - войти в село Тодан, занять его, вывести жителей. Вошли, заняли. Это было первое мое село, первое боевое крещение. А самое интересное заключалось в том, что село мы заняли, но воодушевление было настолько велико, что выходить из него просто не хотели! Какая там политика - все трын-трава! Освободили, значит, наше оно, и все! А потом это стало уже привычным. Кстати, мы никогда не говорили «будет бой», только «предстоит дело».

Думаю, сколько бы мы ни жили на этой земле, эти четыре года будут лучшими. Это были наши самые осмысленные годы. Правда, во время войны были и ужасающие трудности. Но был дух, который мог сто раз поднять тебя на гору и спустить вниз, а ты все равно не чувствовал бы усталости.

***

Очень многих достойных ребят уже нет. Но я смотрю и вижу: есть они, это нас нет. Они сражались за родину. И ушли - расширив родину, освободив земли. А мы остались. И сейчас сами же рушим свой дом. Каждый день сталкиваемся с такими людьми. Я хочу понять, сколько еще они будут набивать пузо, чтобы успокоиться наконец? Хочу понять, будет этому конец или нет?

Источник: Собеседник Армении