Analitika.at.ua. Рассказы военного переводчика и старшего лейтенанта Сергея Акопова, работавшего в конце 70-80 годах на Ближнем Востоке, вызвали большой читательский интерес, что вполне объяснимо, автор пишет ярко, живо и с юмором.

Иначе нельзя: время описываемых событий сегодня основательно забыто. Это были годы, когда едва ли не каждый советский человек грезил заграничной работой. Любой. Лишь бы вырваться и, невзирая на условия, заработать вожделенные чеки или сертификаты. С полосой или без, они давали по возвращении несколько лет безбедной жизни, не говоря уже об автомобиле и кооперативной квартире. Люди ехали и в пустыни Монголии, и в джунгли Бирмы — лишь бы... Не отпугивало даже бдительное око всяких отечественных служб. "Это было настолько давно, что воспоминания как-то сами по себе стали литературой...” — говорит переводчик, серьезно взявшийся за перо. Предлагаем еще несколько ближневосточных историй от Акопова.

ТОРПЕДА

...Мое доверие к полковнику Кичатову, с которым я работал переводчиком, росло прямо пропорционально количеству обезвреженных им мин, гранат и ржавых снарядов. Этими игрушками был напичкан песчаник вокруг города Адена. Советник начальника инженерных войск, он не гнушался, стоя по колено в песке, разрыхлять голыми руками землю вокруг очередного гостинца северных соседей или саудовских наемников. В отличие от других хабиров (араб. — советник), Рудольф Зиновьевич не вел ежедневный подсчет накопленных сертификатов, на которые можно было отовариться в процветавших тогда "Березках”, не питался одними макаронами, а главное — с уважением относился к переводчикам в отличие, скажем, от своего начальства.

Однажды на приеме в честь тогдашнего премьер-министра Йемена, который через год совершил государственный переворот, лично пристрелив своего друга-президента, полковник встал из-за стола и направился к выходу. На бестактный окрик главного военного советника "Ты куда?!” он спокойно щелкнул зиппером и отчеканил: "поссать, товарищ генерал!” Других за такие вольности в 24 часа награждали родной страной. Но Кичатов был в армии известной личностью, другом Маргелова, легендарного командующего ВДВ, олимпийским призером, художником и высококлассным спецом. Поэтому советническая верхушка его просто тихо возненавидела.

Вся эта фронда и должна была аукнуться полковнику, когда проводившие показательные военно-морские стрельбы хабиры потеряли боевую торпеду. Ушла в сторону берега и, не взорвавшись, тихо легла где-то на грунт. "Лично обезвредить!” — отдал приказ Главный. Ясное дело, лично, когда даже паршивую Ф-1 полковник не доверял откопать местным. В руках этих детей природы взрывалась даже банка тушенки. На третий день начиненную смертью беглянку нашли в полусотне метров от берега. Начальство залегло в оборудованном где-то за километр блиндаже и уставилось в полевые бинокли. Мы же с помощником из местных сели в древний "лендровер” и обреченно потащились по песчаному пляжу к обозначенному шестом с тряпкой месту. Настроение сильно портила непредсказуемость ситуации. Когда полковник выуживал очередную лимонку, все зависело от его рук. А торпеда на боевом взводе могла сдетонировать от волн в любой момент. В общем, стоим по пояс в море, между ног торпеда прибоем качается, и вяжем к ней тротиловые шашки. Взорвись она, от нас троих не осталось бы даже плавок на память. Но почему-то переживал я больше за одну только часть тела, к проклятому снаряду находившуюся в непосредственной близости. Видимо, сказывалось длительное воздержание, подогреваемое мыслями о близящемся отпуске.

Рассчитали время горения бикфордова шнура, необходимое для того, чтобы успеть добежать по воде до "лендровера” и отъехать на километр от торпеды. Собственно, в этом моя основная функция и заключалась — засечь время по своим швейцарским, непромокаемым, и щелкнуть "Ронсоном”. Что и было сделано. Шнур весело засверкал бенгальским огоньком, а полковник неспешно побрел к берегу, вытаскивая ноги из песка, как птица фламинго. Я зашагал с ним рядом, типа наплевать и не колышет. Впереди сверкали голые пятки помощника из местных. Видно, не доверял Абделла ни швейцарским часам, ни советскому бикфордову шнуру. В машину тем не менее забрались одновременно, водила нажал на газ...

Взрыв я не услышал, а почувствовал. Помнится, успел даже оглянуться. За спиной ничего не было. Ни моря, ни пляжа, ни неба. Ни-че-го. Это ничего вдруг обрушилось, придавило и слилось со мной. Я тоже стал ничем. К счастью, не насовсем. Когда песок высыпался из ушей и рта, я услышал, как полковник Кичатов кличет падшую женщину: "...ааааадь!!!” Однако вместо призываемой б..ди в нашу сторону направился начальственный "лендкрузер”. Тогда, сплюнув мокрый песок, полковник шепотом признался: надо же, забыл, что в воде бикфордов шнур горит в два раза быстрее, чем в воздухе!

ПОЗИЦИЯ 

Подходил к концу срок моей первой в жизни загранкомандировки в жарком ближневосточье. Разудалая жизнь переводчика заканчивалась, надо было подумать о будущем в любимой стране, а главное — о новом выезде за ее пределы. Вырвав листок из тетради конспектов по вечно живому учению, я нацарапал прошение о приеме себя в члены "профсоюза”, как из конспиративных соображений назывались партийные организации советских загранучреждений. Представляю, как бились ЦРУ с Моссадом, силясь разгадать эту тайну века...

Через недельку мы прохаживались в коридорчике гостиницы "Аль Бахр” под руку с председателем того самого профсоюза Колей Шумилиным.

"Твоя бумага прочитана, — словами классика начал иезуитствовать Коля, в остальном парень славный и не дурак выпить. — Есть только одно "но”. Он при этом старался отечески посмотреть мне в глаза, которые я усердно прятал, стараясь догадаться, о каком факте моей биографии стукнул ему мой неизвестный доброжелатель. Неужели он, завистник, стал свидетелем наших набегов в район красных фонариков? А вдруг с тяжелого бодуна раскололся приятель, с которым мы удирали от полицейских на "взятой напрокат” посольской машине?

Наконец, смилостивившись, Коля задал наводящий вопрос: "А что это у тебя висит над кроватью?”

Надо сказать, живший до меня в номере переводчик действительно вбил в стену у изголовья гвоздик. Может быть, на нем висел портрет его любимой. Не будучи обременен излишней чувствительностью, я долгое время не занимал этот гвоздик ничем. Но, как-то купив по случаю в лавке прикольных игрушек муляж кучки кала, пленивший меня своим реализмом, я повесил его туда, где некогда сияли блеском ночи глаза далекой подруги.

"Над кроватью? — со вздохом облегчения переспросил я, — да говно. Искусственное”.

Коля положил мне руку на плечо и наконец умудрился поймать мой невинный взор. Его слова и сегодня, через бездну лет и событий, потрясают меня совершенно бездонной глубиной партийной бдительности: "Нет, Сережа, это не говно, — задумчиво произнес он, — это позиция”.

ДВОЕ ИЗ "САНТА-МАРИИ”

Праздновали как-то два переводчика-арабиста красный день календаря в общежитии военного городка Салах-эд-Дин, в тогда еще Южном Йемене. Опустошали, то есть, одну за другой привезенные с Родины бутылки коньяка. После первой спели Варшавянку, после второй завелись, а после третьей поехали в город Аден — скопище порока, по определению политотдела. В Адене советским специалистам, а тем более переводчикам, было запрещено все, кроме приобретения товаров народного потребления под бдительным оком старшего по автобусу. Самым страшным преступлением почиталось знакомство с иностранцами, паче того иностранками. Это называлось "вступать в контакт”... Под запретом был даже контакт аудиовизуальный, не говоря уже о тактильном. Но, как говорится, если очень хочется... А хотелось, сами себе представьте как — после трех-то пузырей армянского на двух полных щенячьих эмоций недавних курсантов!  Приехать-то они приехали, однако пойти навстречу их порочным желаниям в Адене никто не спешил. Таксисты предлагали нелепые варианты, совершенно не соответствующие представлению друзей о достойном разврате. Вытаскивали под свет фонаря в темном переулке то сморщенную пожилую йеменку в черном платке, то какого-то оборванного юнца, то путано и неразборчиво рисовали перспективы неземных утех, ставя при этом совершенно нереальные условия... Вот тут-то и возник у этих двоих в голове, как спасительный маяк, Шейх Осман. Уж не знаю, чем прославился этой шейх при жизни, но впоследствии в район его имени ездили за совершенно конкретным. Очередной таксист, услышав знакомое направление, только встрепенулся, произвел в уме несложный расчет и огласил вердикт — пять динаров с носа. Сумма вполне приличная, равная месячному содержанию рядового йеменского военнослужащего. Но "гулять так гулять”, — решили поручик Голицын с корнетом Оболенским.

Мрачные переулки, зловещие тени в мерцающем свете газовых ламп, смешанный аромат ладана и сортира — таким предстал перед двумя авантюристами Шейх Осман душным праздничным вечером 7 ноября 197... года. Кто бы, может, и передумал, но не советский переводчик, наследник славы Шипки и Куликова поля. "Цели определены, задачи поставлены — за работу, товарищи!”...  Примерно через час, жадно вдыхая дым первой "сигареты после” в открытом дворике вертепа, успешно падшие юноши гадали, приедет за ними таксист, как обещал, или кинет, что вероятней. Как вдруг... Вдруг раздался страшный гром, задрожало все кругом. Девичьи вопли, треск ломаемой двери, противный лязг передергиваемого затвора. Бандиты в грязных футах (йеменских набедренных повязках) вломились в патио, грубо разрушив негу двух приятелей. Размахивая пистолетами Макарова и кривыми кинжалами-джамбиями, налетчики потребовали от грешников немедленно натянуть джинсы и следовать за ними. Далее кривая событий сделала еще один головокружительный вираж. "Шурта махалия!” — заорал, представляясь, один из налетчиков, — "районная полиция!” И шайка стражей порядка так же быстро вытекла в выбитую дверь вместе с кинжалами и пистолетами, деликатно давая возможность переводчикам одеться без помех.  "Бежать огородами!” — выдохнул тот, что помоложе. "Зарежут в соседнем же дворе!” — предостерег опытный, которому до окончания командировки оставался месяц с хвостиком. "Бежать!” — "Зарежут!” — этот диалог продолжался ровно столько, сколько потребовалось для натягивания джинсов на грешные чресла. Сошлись на добровольной сдаче без идентификации личности. Любая утечка информации означала только одно — немедленную ссылку на всю оставшуюся жизнь в Советский Союз. Что могло быть страшнее?! У приятелей не было с собой ни документов, ни знаков различия — одни красноречивые российские физиономии. Тем не менее решили прикинуться иностранными моряками. Эти, как известно, в каждом порту ищут на собственную корму...  В участке, под светом настольной лампы, опытный на искусственно ломаном арабском как можно дальше отводил подозрения от безупречного мундира советского переводчика. "Я, господа, турецкий моряк. А это мой друг — моряк болгарский”, — так, одной фразой, он погасил тлевший веками межнациональный конфликт. Слетевшее далее с языка название судна — "Санта-Мария” — было благосклонно воспринято что-то слышавшими об этом корабле стражами порядка. Следующим протокольным вопросом была цена любви. Сумма в "пять динаров” вызвала в участке взрыв оживления, едких реплик и сочувственных покачиваний головы. "Вас надули, друзья”, — удовлетворенно сообщил допрашивающий, взялся за ручку и внес печальный вердикт в протокол. По его словам, все удовольствие стоило максимум динар. В качестве утешения полисмен добавил, что клиентов при таких деньгах сутенеры могли бы и зарезать. И это регулярно происходит в Шейх Османе с иностранными моряками, добавляя хлопот полиции. Спасая жизни неразлучных турка с болгарином, рейнджеры в юбках предложили добросить их до морского порта на участковом УАЗике. Что и было сделано после подписания фантастического протокола.  К счастью, у полицейских под рукой не оказалось еще и катера. Иначе им с двумя свежеиспеченными мореманами долго пришлось бы нарезать круги по акватории аденского порта в поисках "Санта-Марии”, улизнувшей, видимо, на поиски новых земель...

"МУХОЕД” 

Пришел араб к русскому доктору. Живот, говорит, болит. Ну, переводчик переводит. Док спрашивает, что ел-то. Тот говорит слово переводяге не знакомое: "асаль”. Юный арабист начинает расспрашивать бедолагу, что такое "асаль”, на что похоже, и, вообще, скажи другими словами. Араб несет что-то про маленьких летающих насекомых. "Мух, что ли?” — спрашивает толмач. Тот кивает, вроде того... Переводяга объявляет охреневшему доку, что пациент налопался мух. "И много он их умял?” — в докторе заговорил ученый, достал тетрадочку, стал записывать. "Ну, с полбанки”. "Это ж надо, какая дикость! — восхитился док. — И еще чего-то хочет от медицины!” Медицина прописала клистир и промывание желудка. Переводяга вечером за араком со смехом рассказывает коллегам про долболоба, наевшегося мух и получившего за то клистир. Вместо смеха те достают словарь и тычут неучу в слово "асаль”, которое на арабском означает "мед”...

КАК ШПИОН ТЕРРОРИСТОВ КИНУЛ 

Костя Копылов, как и все другие посланцы Страны Советов, нехотя допущенные ею к иностранцам, твердо знал: нет ничего хуже на свете, чем "несанкционированный контакт”. За него наказывали не чем-нибудь, а Родиной в двадцать четыре часа. Этого времени совершенно не хватало, чтобы толково упаковать благоприобретенное за бугром добро. Посланцы же дорожили дефицитными шмотками, а преждевременной Родины боялись как чумы. Посему они ни на какие контакты не шли, а пили друг с другом. Совместные пьянки соотечественников не только охотно санкционировались, но и где-то считались доказательством верности тем самым идеалам. Но однажды — так получилось, — выполняя интернациональный долг, Костя пообщался с местным лейтенантом Махмудом. Тот был улыбчив, общителен и горячо любил все советское, особенно розлива завода "Кристалл”. Пить на виду в этой стране было не принято, и как-то Костя, испросив разрешения у Известно Кого, пригласил Махмуда к себе домой. В надежде получить хоть какой-нибудь материал Известно Кто не только санкционировал контакт, но даже выделил искомую бутылку из представительского фонда.

Непривычный к мужским дозам, Махмуд быстро размяк, а ближе к полуночи вообще выложил Косте, что он сотрудник местных спецслужб и пьет по их заданию. Костя и сам накатил будь здоров и поначалу не придал значения тому, о чем бормотал на его груди новый дружбан.

Утро поставило Костю перед нелегким выбором. Он знал, что болтун — находка для шпиона. Но что было делать с болтливым шпионом, свалившимся ему на голову? Сообщить Известно Кому, так истосковавшиеся по настоящим делам профессионалы как пить дать втянут его в свои шпионские игры. Молчать еще страшнее: статью за недоносительство тогда еще никто не отменял. Поэтому, заметив на работе знакомую фигуру в сером галстуке, Костя только противно заулыбался, изобразив телом безграничную веру в ум, честь и совесть Известно Кого, и решил спустить дело на тормозах. Он забыл старую гепеушную мудрость: "коготок завяз — всей птичке пропасть”...

А шпион Махмуд вскоре заявился с парой таких же, как он, смуглых и улыбчивых приятелей. Махнули по одной, потом еще, а потом улыбчивые вогнали Костю в ступор сообщением о том, что они бойцы Фронта Борьбы за Полную Свободу, Абсолютное Равенство и Всеобщее Братство, известного своими зверствами. Махмуд похлопывал по плечу ошалевшего от ужаса Костю и уговаривал улыбчивых дешево купить, а потом выгодно продать своему Фронту большую партию автоматов Калашникова. Долго не кочевряжась, гости ударили с Махмудом по рукам и передали ему пакет с таким количеством долларов, что Костя понял: из этого гнезда международного терроризма, которое было когда-то его квартирой, ему один путь. И этот путь последний.

Больше Махмуда никто не видел. Местная сторона сообщила, что его перевели. Это могло означать: побег из страны, расстрел на рассвете или взлет по служебной лестнице. Улыбчивые несколько раз заходили к Косте, пытаясь выяснить, скоро ли им вручат дешевые автоматы или на худой конец вернут деньги, как они уточнили, взятые ими из кассы Фронта. Постепенно они растеряли свои улыбки, а потом и сами пропали. Наверное, их убили ревизоры Фронта.

Костя жив до сих пор, но когда он рассказывает о том времени, то понижает голос и тревожно поглядывает на свое кухонное окно десятого этажа, словно ожидая увидеть в нем улыбку одного из персонажей этой, в общем-то, типичной истории.

Подготовила Елена ШУВАЕВА-ПЕТРОСЯН

Источник: Новое время