Analitika.at.ua. Недавно в Москве издана в русском переводе книга известного французского журналиста и писателя Жан-Пьера Ришардо "Армяне, чего бы это ни стоило” – эссе-путешествие, открывающее читателю мир армянства Франции.  Книга Ришардо – это попытка вникнуть в психологию последующих после геноцида поколений армян, раскрыть происходящие внутри диаспоры сложные процессы. В фокусе внимания автора – история и традиции армян, их обычаи, их борьба (много места писатель отводит деятельности АСАЛА). Было бы в корне неверно характеризовать "Армян” как книгу о геноциде, хотя этой странице истории армянского народа Ришардо уделяет особое внимание. Смерть, боль, потери отступают в ней на второй план, и громко звучит тема величия духа нации, сумевшей выжить и остаться людьми, большими людьми.

Предлагаем отрывок из книги – интервью Ришардо с видным представителям армянской общины Франции – Наполеоном БЮЛЛЮКЯНОМ (1905-1984). Это был замечательный человек, "сделавший сам себя”. Мальчишка, перенесший все тяготы геноцида и ставший на ноги благодаря жажде жизни и трудолюбию. Начав буквально с нуля, Бюллюкян накануне Мировой войны имел свою строительную компанию и занимался строительным бизнесом до конца жизни. Был президентом двух десятков крупных фирм. Во время войны воевал во французском сопротивлении, попал в плен и в концлагерь. Наполеон Бюллюкян был щедрым человеком и крупным благотворителем, не жалел средств для родного Лиона, развития искусства города и для соотечественников. Был президентом Армянского благотворительного фонда. Кавалер Ордена Почетного легиона. Имя Наполеона Бюллюкяна увековечено в нескольких городах Франции.

Наполеон Бюллюкян – видный представитель армянского мира Франции. Начав с нуля, маленький сирота, избежавший смерти при резне, он, благодаря своему труду, сумел сколотить значительное состояние, размеров которого не знает и сам. Он живет в Лионе, в "Мальмезоне”, как Бонапарт, чье имя носит и чьим поклонником, по-видимому, является. Вот описание жизни "господина Наполеона”, как его называют.

– Я родился в Западной Армении, на той части территории Турции, которая познала ужасы резни. До 9-летнего возраста жил счастливо, но в 1915 году стал свидетелем резни тысяч людей. Шесть месяцев шел в караване депортируемых по телам мертвых. Меня продали курдскому кочевому племени, где пробыл рабом 4 года.

Моего отца арестовали и гнали через весь город с подковами, прибитыми к ногам. Мать была депортирована, и я никогда больше ее не видел. Два моих брата тоже исчезли.

Я жил в городе Малатия, у Евфрата, в котором сегодня более 100 тыс. жителей. Он находился на территории Турции. Мой отец был старшим казначеем. Наша семья была зажиточной, и мое детство вплоть до начала убийств в 1915 году было очень счастливым.

Я пережил депортацию. Это было ужасно. Видел девушек, насилуемых в нескольких метрах от нас. Каждый вечер происходила новая трагедия. Когда наступал час остановки, курды и турецкие солдаты отбирали наудачу сотню стариков, женщин и детей, отводили их метров на 300 от нас и начинали для развлечения стрелять в них, осыпая оскорблениями и напевая песни.

Люди корчились в предсмертных судорогах, а палачи возвращались к нам, размахивая оружием и крича: "Пусть это послужит вам уроком”.

Я видел беременных женщин, рожающих под ударами, и новорожденных, которых разрубали на части и кидали в толпу. Наша жизнь проходила в чередованиях сцен ужаса, в исступленной толпе, наполовину обезумевшей, продолжавшей двигаться к смерти. Даже не думал, что мы сохраняли еще человеческий облик. Никакое животное не могло бы выдержать столько страданий.

Вспоминаю также другой день, когда передо мной женщина несла котелок с водой, с тем чтобы сварить пшеницы, которую она сумела тайком собрать, когда проходила через поле, чтобы покормить своих голодных детей. Внезапно появился курд с ножом в руках. Он попытался вырвать котелок из рук женщины, которая упорно сопротивлялась, потому что в нем было последнее, чем можно было накормить плачущих детей. Тогда курд нанес ей дикий удар ножом, и женщина с нечеловеческим криком уронила руку на котелок, который начал наполняться кровью под вопли ужаса всех соседей.

Армян, которые не в силах были двигаться, били, обливали их ноги серной кислотой и сжигали. Другие под страхом этих ужасов, выбиваясь из сил, старались передвигаться бегом.

Я видел женщину, обрызганную мозгом своего старого супруга. Она наклонилась, чтобы поднять его, думая, что он ранен. Мы уже не знали, мы ли сошли с ума или эти дьявольские существа.

Я видел женщину, которая несла в свертке голову своего ребенка и в недоумении смотрела вокруг, пытаясь приложить ее к телу ребенка.

"Вы все должны околеть, – говорил жандарм, толкая нас, – двигайтесь, канальи!” Мужчина стоял, прислонившись к дереву, с остановившимся взглядом. Жандарм толкнул его, и он упал к нему на руки. Он стоял мертвый. Жандарм был потрясен и вытирал пот со лба.

Я видел курда, шедшего рядом с телегой, на которой сидели старики. Затем движение в толпе застопорилось. Он прикладом отогнал людей, поднес огонь и поджег подводу. Послышались крики, люди горели живьем под этим небом, безразличным к стольким жестокостям.

Я видел матерей, продолжающих идти с мертвыми детьми на руках. Многие из них лишились разума. Людей, которые не в состоянии были идти, палачи приканчивали прикладами. Шествие караванов замыкали кавалеристы и избежать расстрела было невозможно. Тех из нас, кто не мог двигаться, убивали кинжалами.

Мой двухлетний младший брат, по-видимому, заболел тифом. Два дня он бился на руках изнемогавшей матери. Когда стало совсем невмоготу, она решилась оставить его на краю дороги, чтобы иметь возможность спасти хотя бы нас, еще здоровых. Она продолжала путь, плача от непереносимого горя.

Я видел в деревнях матерей, обезумевших от горя, продающих своих детей, только бы уберечь их от этих мучений.

Я видел жандармов, которые часто наклонялись, чтобы вырвать из рук матерей новорожденных. Они подбрасывали их в воздух, и бедные малыши падали, разбиваясь о землю.

Жандармы злорадствовали, говоря: "Нужно убивать всех новорожденных, иначе, когда они подрастут, в них прорастут семена мщения”.

Я был крепким мальчишкой, а турки продавали всех здоровых детей кочевникам.

Меня продали кочевнику, которому было 69 лет. У него было три жены и две дочери, но не было сыновей. Они забрали меня с собой, и так я был оторван от своих и от каравана. Моя сестра и брат также были проданы, их увели в другом направлении. Никогда я уже не смог узнать, что стало с моими матерью и тетей.

Довелось пережить ужасные дни. В течение этих четырех лет у курдов я забыл даже мой родной язык. Я оказался у горских племен, которые постоянно передвигались с места на место в поисках пастбищ для овец. Зимой и летом на мне была одна рубашка. Я был бос: еще сегодня, когда по телевидению показывают людей из этих племен, можно увидеть, что они ходят босиком... А тогда была война, голод. Много курдских детей умирало вокруг меня. Мне повезло, что я был пастухом. Я сосал молоко овцы, держа ее за ногу. Это дало мне возможность выжить. Мне повезло в том, что у меня было исключительное здоровье, поэтому я смог переносить каждодневные трудности.

Когда курды в этих затерянных в глубинке горах узнали о победе союзников, они испугались, как бы им не досталось, стали менее грубо обращаться с нами и дали нам возможность спастись. Наше бегство было облегчено тем, что из Америки прибыли армяне-добровольцы: они специально разыскивали сирот, которых, впрочем, легко было узнать среди местных детей. Я был помещен в сиротский дом, открытый американцами. Одновременно они разыскивали и родственников детей, хотя бы дальних, которые могли бы заняться их судьбой. Ибо семьи, оставшиеся в живых, были рассеяны не только среди курдов, но и среди арабов.

Мне повезло: в это время я нашел брата и сестру. Случайно их встретил на улице. Брата увезли в другое курдское племя, сестра была у арабов. Я провел год в приюте, а затем вернулся в Малатию, где вступил во владение нашим имуществом. У нас была значительная собственность, но нам вернули только один процент из доходов, и это позволило мне оказать существенную помощь тете, которая нищенствовала со своими четырьмя детьми. В 14 лет я стал главой семьи...

Но однажды один из прежних наших слуг предупредил меня, что меня собираются убить, чтобы завладеть нашей собственностью, и я должен был уехать. Я уехал в Сирию, где снова попал в американский приют. Там я провел 8 месяцев, а затем решил приехать во Францию.

...Я был полон мечтаний и иллюзий: когда человек молод, он строит воздушные замки. Я был убежден, что кто-либо обязательно займется мной. Поможет мне. Поэтому, когда я высадился в порту Марселя, первом промышленном порту, который я видел в своей жизни и который мне показался в 10 раз больше, чем он был на самом деле, с огромным количеством снующих людей, это подействовало на меня удручающе. Я понял тогда, что такое одиночество. В то же время наступила обычная человеческая реакция: "Такова жизнь, надо жить, надо надеяться, нужно продолжать борьбу, чтобы прийти к успеху”.

Высадившись в Марселе, я провел неделю в гостинице, где вынужден был спать на стуле, так как простыни кишели клопами. Затем мне сказали, что в Сен-Шамоне есть работа. Мне с таким же успехом могли назвать Брест или Гавр. Сен-Шамон был городом, где в 1923 году в шестнадцатилетнем возрасте я впервые столкнулся с реальной жизнью. Я работал на картонно-бумажной фабрике, где изготовляли тару для фармацевтической продукции.

Платили один франк в час. Но у меня было намерение преуспеть в жизни, и также, как у курдов, даже когда мне приходилось очень худо, я говорил себе: "Не нужно терять надежду, потому что однажды ты должен что-нибудь создать”. Я всегда был убежден, что в жизни главное – воля. Нет ничего невозможного для человека, если у него есть воля, смелость и дар предвидения.

Проработал на этой фабрике 8 месяцев и оставил ее, потому что хотел поступить на судоверфь, здесь же в Сен-Шамоне, где платили больше. Но туда принимали только с 18 лет, а мне было всего 16.

Я пришел к шефу по найму рабочей силы. Это был славный человек, участник войны 1914-1918 годов. Показал ему свои документы, повторяя единственные слова, которые тогда знал: "Хорошо работать, мсье, хорошо работать”. Но он отказал мне из-за возраста.

Я вернулся в комнату, которую мы снимали вдвоем с одним парнем и в которой не было ни окон, ни света, объяснил ему положение и попросил: "Дай мне твою бритву”. Я начал соскребать в своем паспорте дату рождения. Все шло хорошо, но когда мы стали вписывать дату, которая увеличивала мой возраст на два года, на оцарапанной бумаге, ставшей как губка, образовалось чернильное пятно. И все же у меня хватило смелости, чтобы пойти на следующий день в комиссариат и попросить новые документы. Там служащий, естественно, потребовал объяснений. Я со своим небольшим запасом французских слов ответил, что ничего не знаю. Через пять минут коллега служащего воскликнул: "Если он хочет документы, нужно их дать ему!” Поскольку дата рождения была неразборчива, они попросили написать ее снова: я, конечно, указал ту дату, которая устраивала меня, и на следующий день мне выдали документы.

Но как явиться к шефу отдела по найму на верфь рабочей силы с документом, согласно которому я за двое суток повзрослел на 2 года?

В комнате, где нас было 50 человек, он меня немедленно узнал: "Тебя? Нет!” Я начал объясняться.

В конце концов он пригласил меня к себе в кабинет, и я показал ему свои новые документы. Пришлось сказать правду. Я все время добавлял: "Работать хорошо, потому что семья...”

Этот славный человек закрыл на все глаза и принял меня. На следующий день я был направлен уборщиком на завод и вышел на работу с веником, лопатой и тачкой. Зарабатывать на жизнь во Франции с веником в руке! Какая жалость!

По счастью, руководитель службы по уборке завода также был хорошим человеком. Он понял мое беспокойство и через несколько дней перевел меня на склад, где я занимался не только уборкой, но и сортировкой. Поскольку я работал очень прилежно, он позвал меня к себе домой, где я занимался очисткой подвала, работал в саду и т.д.

Через несколько месяцев я был переведен на загрузку, где работа была намного тяжелее, но и лучше оплачиваемой. Здесь стояли три печи, которые действовали непрерывно. Их надо было загружать. Бригаде в 8-9 человек нужно было в день перелопатить 80-90 тонн. Я вспоминаю один зимний день, когда мы втроем должны были загрузить один вагон стальными чушками. Они слиплись на морозе, и мы должны были отдирать их руками. Это был изнурительный труд. Потные, мы прилегли на снег, чтобы отдохнуть. Мы были настолько разгоряченными, что чувствовали, как под нами тает снег.

Вы знаете, когда я вижу родителей, говорящих своим детям: "Завяжи кашне, ты простудишься”, – я говорю себе, что если бы жара и холод были достаточной силой, чтобы убить человека, я бы уже давно должен был быть мертв.

А я не только не простудился, но еще начал работать в две смены. Работать по 16 часов в сутки, а после работы шел в кино. Это было время немого кино, и здесь, в темном зале, разбирая субтитры, я учился читать по-французски. Когда мне сегодня говорят, что мне повезло, я задаю себе вопрос – что важнее в жизни – везение или мужество?

Когда хочешь достичь чего-либо в жизни, то тебя тянет в большие города, потому что большие цели достигаются большими средствами. После службы в армии, которая прошла в Бресте, у меня был выбор: обосноваться в Париже или в Лионе. Я выбрал Лион, где, как мне казалось, будет легче установить необходимые связи, чем в Париже, который слишком велик.

Это было в 1930 году. Я перепробовал много профессий и остановился на строительстве. Некоторое время я проработал у одного знакомого в качестве прораба стройки, а в 1935 году построил дом за свой счет. Поставщиком хозяина, у которого я работал, был владелец земельных участков, на которых строили дома. Я попросил его дать мне земельный участок в кредит, обязавшись выплатить его стоимость, когда продам дом. Он же снабжал меня стройматериалами.

Итак, я взялся за строительство дома. Это было в тупике Берше, где сегодня находится пристройка к лицею "Ла Мартиньер”. Траншеи под фундамент копал я один, вручную, в воскресенье и вечерами после 10-часового рабочего дня. Нас было всего трое, когда мы вывели первый этаж, и пятеро, когда кончили строительство шестиэтажного дома. Да, тогда мы умели работать.

Разрешения на строительство выдавал город: надо было представить план строительства, и разрешение выдавалось без задержки. У меня даже не было счета в банке. Я оплачивал счета почтовыми чеками и через нотариусов. Так мне удалось построить целый квартал на улице генерала Гуро: 23 здания стоимостью в то время в 15 миллионов, а сегодня – в 20 миллионов. Меня бросает в дрожь, когда я об этом думаю... Ева КАЗАРЯН, «Новое Время»