Analitika.at.ua. Через месяц с небольшим армянство всего мира отметит скорбную дату – 25-ю годовщину геноцида армян в Сумгаите. В 1989 году в Ереване вышел сборник «Сумгаитская трагедия в свидетельствах очевидцев», в котором были собраны записанные по горячим следам рассказы вырвавшихся из ада сумгаитских армян. В числе множества прочих мероприятий, посвященных трагической дате, готовится к печати второе, дополненное издание этого уникального сборника.

Продолжаем публиковать эти свидетельства, которые невозможно читать без содрогания, боли и потрясения…

БЕДЯН БАРМЕН АКОПОВИЧ

Родился в 1935 году

Проживал по адресу: Сумгаит,

I микрорайон, ул.Мира, д.5/7, кв.8

Работал плотником на хозрасчетном строительном участке треста "Агропромстрой"

Значит, дело было так. 18 февраля я пошел в больницу. Мне сделали снимок - я жаловался на правое колено - и вроде нашли там отложение солей. С этого же дня я лег на лечение.

Но врачи анализов даже не делали: ждали от меня каких-то денег, чтоб я им дал сто рублей, и тогда только начали меня лечить. Я им денег не давал, и они не начинали лечение.

А моя хнами /сватья/, Римма Халафян, 28 числа должна была справить сороковины мужа. Ну, думаю, какой же я родственник, если не побываю там. Спросил разрешения у врача. Врач мне сказал: "Я тебя отпускаю, но чтоб вечером ты был в больнице". Я говорю: "Хорошо, обязательно буду". Больница - через улицу от третьего микрорайона, всего метрах в двухстах от Римминого дома, но мне 28-го утром сначала надо было переодеться. И, значит, за мной заехал сын, отвез домой, я помылся, переоделся. Сын хотел, чтоб мы поехали на сороковины на машине. Я не разрешил, говорю: "Машину поставь на стоянку, а то - чем черт не шутит! - возьмут и сожгут". За день до этого, 27 числа, я видел из окна больницы, как на улицах жгли машины. Это было вечером, приблизительно в пять — полшестого. Целые улицы были загружены народом. Крики, шум: "Долой армян!". Лозунги, флаги. Чуть ли не каждую машину, которая попадается, забрасывают камнями, ломают троллейбусы, автобусы. "Гоните армян отсюда! Чтоб их духа здесь вообще не было! Убивайте, кто чем может!" - такие вот крики доносились. Вот идет по улице толпа, и у нее свой главарь есть, руководитель. В руках у него громкоговоритель, идет впереди и командует по громкоговорителю: "Кричите ура! С криком, шумом идите, чтоб армяне убежали отсюда... Уничтожайте армян!". Плотный такой человек среднего роста, в черное был одет... Весь Сумгаит перемешался. От 45 квартала до самой улицы Ленина, весь этот промежуток где-то в два километра был заполнен толпами, ну, тысяч 20-30 народу было, не меньше. Потом вроде бы успокоилось все это. Я зашел к себе в палату и говорю: "Ребята, наверное, этим и кончились демонстрации". А азербайджанцы, которые со мной лежали, говорят: "Это еще цветы, посмотришь, что дальше будет". Я говорю: "Что будет?". Один из них отвечает: "Армян всех будут убивать". "Слушай, почему армян будут убивать?" - я не поверил этим словам. Хотя своими глазами видел, как рядом с больницей остановили автобус и кричат: "Армяне есть? Армяне есть? Выходите!". А чуть позже поймали одного армянина, он вырвался из их рук и начал убегать. А эти, которые со мной в палате лежали - они на другой стороне были, - смотрю, раз! - прибежали в палату, бросились к этому окну. Я говорю: "В чем дело? В чем?". Говорят: "Армянин убегает, не могут догнать".

А один из них добавил: "А, ничего, ему один день осталось жить, все равно завтра добьют его". И другой, что тоже у нас в палате лежал, говорит: "Вот сегодня на улицах армян всех бьют, машины жгут армянские, а завтра, - говорит, - будут по квартирам лазить, и армян всех убивать, и жечь их дома". Я спрашиваю: "Откуда ты знаешь?". Он отвечает: "Я тебе не скажу, но я знаю, что это будет так".

И вот, значит, утром, как я рассказывал, сын повез меня домой, я переоделся, и сын говорит: "Поедем на машине". Я говорю: "Нет, на машине не поедем, машину поставишь на стоянку". Ну, он меня послушался. В это время пришла жена с ночной смены, сказала: "Давайте я часок посплю, а потом вместе все поедем". Я говорю: "Ложись, поспи, мы разбудим тебя". Но она так крепко заснула после ночной смены, жалко стало будить, мы ее оставили и тихо втроем вышли: сын мой Андрей, его жена Стелла и я. Пошли, значит, по улице Мира и там видим на перекрестке: два человека там стоят, трое здесь стоят, пятеро - еще где-то, маленькими кучками стоят. И там же много пожарных машин, милицейских машин - все они тоже там стоят. Я говорю: "Видишь, Андрей, наверное, опять что-то будет". Он отвечает: "Нет, неужели?! Столько милиции, столько пожарных - неужели они не смогут остановить их?". В общем, я сказал: "Что будет - то будет, давай пошли".

Дошли до дома сватьи, видим - палатка, все уже готово, только столы не накрыты. Я спрашиваю: "Когда поедем на кладбище?". Мне говорят: "На кладбище уже поехали, мы уже ждем их оттуда". Стелла даже обиделась: "Без меня, - говорит, - поехали на могилу папы?". В скором времени вернулись с кладбища. И тут же мы быстро-быстро накрыли столы. Я там не сидел, конечно, как близкий родственник присматривал за всем, помогал, чем мог. Ну, там, значит, участковый милиционер был и еще пятеро с ним милиционеров, вроде охранять нас будут.

Они даже сели с нами, по стакану чая выпили, мол, вы не бойтесь, ничего не будет, все будет хорошо, все пройдет нормально. Наш тамада, руководитель стола, сказал первый тост в память о покойном Мише, только хотел сказать второй, смотрим - оттуда, со стороны улицы Дружбы, такая толпа идет! - как черная туча. Наша милиция быстро-быстро повытаскивала из ограды по одной железке и - бегом туда. Значит, побежали, остановили они толпу. По-моему, эти милиционеры сказали им: "Слушайте, пока мы здесь, не заходите сюда, мы уйдем, потом что хотите, то и делайте". Я уверен, что так и было. Значит, милиция вернулась от толпы и говорит: "Быстро собирайте со столов, сейчас они будут здесь". Мы быстренько, за 10-15 минут собрали все, что было на столах, все собрали и отнесли домой. Сумгаитцы, конечно, от такого страха в большинстве не пришли на сороковины, но родственники из Баку приехали, там было спокойно. Увидев, что такое дело, все быстро разъехались, по 7-8 человек втискивались в одну машину. Мы как близкие родственники остались дома. Наша дорогая Римма говорит, что, раз там мы ничего не ели, давайте хоть дома стол накроем. Действительно, я там абсолютно ничего не ел. Дома накрыли маленький стол, я там немножко покушал. Думаю, передохну немного, очень я устал после столького, перенервничал и устал. Пошел, немного прилег. Потом, когда встал, смотрю - наши как раз чаи пьют, и мне тоже налили. Одиннадцать стаканов чая на столе так и стояли. Выпил стакан чая, и в это время смотрю - эта же толпа, этот же шум, этот же крик: "Убивать армян! Уничтожать! Сжигать!".

Они зашли во двор, эта черная масса. Вот, значит, наш, пятый дом стоит, где мы отмечали сороковины, и напротив стоит шестой дом, между нами где-то 30-35 метров, и вот в этом промежутке свободного места не было, все было черно от этих мусульман. Они спросили у жителей шестого дома: "В вашем доме армяне есть?". Ну, оттуда вроде ничего не ответили, во всяком случае, окна были закрыты и мы ничего не слышали. А потом из толпы говорят: "На третьем этаже армяне живут!". И смотрю, все гурьбой поднялись на третий этаж в нашем подъезде. Не прошло и двух — трех минут, слышу - Сашу, соседа, который живет на третьем этаже, волоком тащат по лестницам. Он кричит, они его тащат. Вытащили прямо на улицу. Я это видел с кухни. Там была и средняя дочка Риммы, Ира. Ира кричит: "Дядь Сашу убивают! Дядь Сашу убивают!". Я говорю: "Слушай, молчи, а то с нами будет такая же история! Молчи!". Мать оттащила ее от окна. Сашу так избивали, что я думал, уже все... уже умер. Его, как тряпку, взяли и выкинули в сторону. И следом смотрю - тащат его жену, Лену, за волосы. Ее тоже вытащили на улицу, стали избивать. А потом, значит, говорят, что на четвертом этаже тоже армяне живут. Там Юра Авакян жил, я раньше с ним работал. Его убили, стащили вниз и сожгли живого...

Я забыл сказать, что, прежде чем зайти домой, мы собрали палатку. Столы, скамейки, которые взяли напрокат, тоже собрали, сложили друг на друга, и палатку положили сверху, а железный каркас палатки остался стоять. И когда они пришли во двор, один из них сказал: "Жечь это или не жечь??". Другой говорит: "Кого ты ждешь? Жечь армянскую палатку!". И там - не знаю, бензином облили или бумагу подожгли - смотрю - как загорелось! Ира говорит: "Может, выйти, сказать, чтоб не жгли?". "Слушай, ты дура, что ли, - я говорю, - зачем? Чтобы нас тоже сожгли? В этой же палатке?". А пламя поднялось аж до пятого этажа. Юру кинули в этот самый огонь...

Так вот, когда я увидел, как избивают Сашу, понял, что это же самое может с нами случиться. И слышу, как кто-то говорит во дворе: "На первом этаже тоже армяне живут". Другой отвечает: "Там не армяне, там лезгины, не надо их трогать".

В это время из соседней квартиры пришла звонить одна азербайджанка, мол, Сашу убили, надо скорую помощь позвать, может, он живой еще. Она позвонила туда, сюда, а потом - своему брату, мол, здесь, в нашем подъезде, такое творится, скорее при ходи сюда, может, нас тоже начнут убивать. Я говорю: "Ты же мусульманка, зачем тебя будут убивать? Это нас убивают". Она трубку положила и хотела выйти. Я не дал ей выйти. В это время в наше окно залетел первый камень. Римма говорит: "Давайте все спустимся в подвал". Я говорю: "Правильно, все заходи те в подвал, быстро". А мой сын, Андрей, говорит: "Если, папа, все зайдем - значит, я тоже захожу, если кто-то останется - значит, я тоже не зайду". Я поругал его и сказал: "Заходи быстренько!". Он меня послушался, и все десять человек, которые были дома, - всех я спустил в подвал. Там был старенький половик, коврик; этим половиком я закрыл сверху люк и посуду, которую взяли напрокат, положил поверх коврика на люк, чтоб не было заметно.

Я остался один. И как вот этот, в клетке, белый медведь - видели вы? - ходит из одного угла в другой – точно так же я хожу взад-вперед по квартире. Перед глазами смерть уже, все… Думаю: они молодые, пусть живут, а я - черт с ним! - уже 52 года прожил, пусть меня убьют, ничего страшного не будет. И вот, когда первый камень залетел, я думаю: уже все, К нам тоже ворвались. И смотрю - камень за камнем, камень за камнем. И поломали все окна.

А эта мусульманка вот, девушка, после того, как наши спустились в подвал, какое-то время еще была у нас, я ее не отпускал. Она хочет дверь открыть, я ее - раз! - оттаскиваю от двери, она опять, я - раз! - опять оттаскиваю. А потом брат ее увидел со двора, и оттуда кричит: "Что, ты омертвела там?! Выходи!". Она говорит: "Меня не отпускают, не дают выйти". Я отпустил ее, через кухонное окно ее вытащили. А держал я ее, потому что нельзя было дверь открывать, из подъезда сразу бы зашли, поняли бы, что это армянская квартира.

Я же слышал мнение, что здесь лезгины живут. Значит, вытащили ее из окна, и смотрю - через окно, через дверь, через веранду, с трех сторон они стали врываться к нам. Я тут же ушел в спальню, и там шифоньер был - придвинул его к двери. Они, как зашли в гостиную, говорят: "Э-э, здесь много чего есть! Все заходите сюда!". Там у нас оставалась водка, нам же не дали отметить сороковины. Слышу, что один из них раздает водку. В ящике было вино, 18 бутылок; они это вино все разбили, прямо в комнате, словно из ведра воду вылили. Вино разбили, а водку не разбили, всю раздали по одной бутылке. И один говорит: "Здесь магнитофон. Магнитофон - мой!". Другой говорит: "Ковер мой!". "Слушай, - кричит еще один, - у них и пианино есть". Они открыли пианино. Открыли пианино, и, как я понял, кое у кого из них было музыкальное образование, потому что играли они на пианино хорошо, свои мелодии, песни. Один играет, другой говорит - отойди, я тоже буду играть; играет этот – следующий говорит – отойди, я тоже. Наверное, человека четыре играли так на пианино, и все играли отлично.

Стали толкать дверь спальни, шифоньер сдвинулся, они зашли. Я прижался к стене за шифоньером. Пошли в мою сторону, увидели меня. И один сразу говорит: "A-а, сукин сын, ты здесь!". Они по-своему, конечно, говорили. "Сукин сын, - говорит, - ты здесь?! Мы тебя нашли!". Обе комнаты черным-черны от них, места свободного в квартире не стало, даже на кровати залезли. Молодые, здоровые парни от 18 до 25 лет. И не оборванцы были, не в рабочей одежде; они были хорошо одеты: у кого куртка, у кого плащ кожаный с погончиками, модный. Когда были во дворе, вроде у них в руках ничего не было. А сейчас, смотрю, у них такие железные блестящие ломики, не знаю, из рукавов вытащили или где-то еще это было у них спрятано; ломики где-то сантиметров 40 или 50, вытащили, у каждого в руках блестят. Я говорю: "Слушайте, ребята, что хотите - берите из дома, но меня не трогайте". "Сукин сын, ты еще осмеливаешься говорить?!" - и как начали меня бить по голове, я чувствую - кровь прямо хлещет из моей головы... Где-то раз пять меня стукнули ломиком. Я же говорю, у них были специально приготовленные ломики, на токарном станке, мне кажется, заточены были. Это не одного дня работа. Все одного размера, чтоб в рукаве помещались. И где-то после я слыхал, что на трубопрокатном заводе эти железки были специально заточены на станке.

Значит, они меня стукнули где-то пять раз в квартире, а один из них - он стоял прямо на кровати - как дал мне ногой по левому глазу, я думал - все, с глазом кончено. Вот как насосом качаешь камеру - точно так же, чувствую, глаз пухнет, пухнет. А с правого глаза я не успевал кровь вытирать, чтоб видеть. У меня на безымянном пальце правой руки было кольцо...

До сих пор этот палец не сгибается: они вот этой самой железкой ударили по кольцу, кольцо отлетело, и они его взяли. Часы сняли. В кармане были деньги - сразу забрали, даже мелочь.

С собой были водительские права, паспорт - забрали. Пиджак сняли через голову... А я утираю с целого глаза кровь и как будто через красное вижу их звериные морды. Я узнал одного из них, одного узнал: его зовут Мяркяз, в переводе это означает "центр", не знаю, поймали его или до сих пор ходит на свободе. Он живет в "нахалстрое" и давно живет, квартиры у него нет. Лет ему приблизительно 40-42. Знаю, что он работает в поселке Хырдалан, в ПМК-18 - так раньше называлось это учреждение, а потом переименовали в МПМК-25. Их пять братьев, и все живут там, в этом "нахалстрое". Одного брата, младшего, они отправили в деревню, там, кажется, у них мать и отец, старики. Правда, этот Мяркяз не бил меня, даже близко не подходил, тоже узнал меня и отвернулся.

Вот, значит, когда меня начали избивать и глаз мне выбили, по зубам дали так, что все до сих пор шатаются, один среди них говорит: "Здесь мы его убьем - никто не увидит.

Вытащим его на улицу, там, на улице, будем убивать". Я обрадовался. Я думаю: "Это хорошо. Наши в подвале не услышат мои крики". Хоть столько и били меня, но я не издал ни звука, потому что, думаю, молодой он, сын мой, будет оттуда кричать и узнают их место. Я, значит, когда сказали, мол, вытащить, убить на улице, обрадовался. И когда они меня от стенки оттащили, я упал. Оказывается, я был почти что без сознания.

Но когда меня вытаскивали через общую дверь и в лицо ударил свежий воздух, я как будто снова ожил. Вытащили уже из подъезда, смотрю - там такой костер горит, и они говорят: "Давайте его тоже... в костер". И откуда у меня сверхъестественная сила взялась после стольких ударов?! - я их взял двоих, друг об друга стукнул - у меня нашлась такая сила. И один упал туда, другой упал сюда. Бог мне дал и рост, и силу. И хоть я в больнице лежал, нога у меня болела, но, наверное, ни одна машина меня бы не догнала - так бежал я от страха. Молодые ребята, где-то 25-30 человек, погнались за мной, кричат: "Лови! Держи его!..". И я бежал. Пробежал где-то метров 100-150, смотрю - как раз едет милицейская машина, "Волга - 'ГАЗ 24". Потихоньку так ехала и передо мной стала. Я думаю: "Хорошо, он, наверное, хочет меня от них спасти". Я взялся за ручку, хотел открыть, но машина так рванула с места, что я чуть не упал. Раз! - уехали себе. Милиция, милиция... пожалуйста! Машина уехала, а я - опять бежать.

Левый глаз не видит совсем, а с правого глаза я только успеваю вытирать кровь, чтоб видеть, куда бегу. Когда милиция отъехала, я понял, что здесь мне нет спасения, и побежал дальше. И они за мной. У меня скорость сбавилась уже. И они кричат... Передо мной оказались трое: двое мужчин и старая женщина; старуха прижалась к забору, чтобы не остаться под ногами толпы, а эти двое... Толпа кричит: "Ловите, ловите! Армянин убегает! Ловите!", и эти сволочи, эти двое меня поймали. И тут же те сзади подоспели. Подоспели, значит, и опять меня по голове этими же ломиками, только били теперь сзади, по затылку. Места ударов видны, швы - все видно на голове.

Я тут же потерял память и упал. Упал и только чувствую, что меня все еще бьют по спине. Как будто бьют по бревну: я уже не чувствую, что они бьют, не чувствую боли, я чувствую только шум, слышно, что они меня бьют. Пинками по ребрам. У меня ушибы сейчас, когда я кашляю - головокружение начинается, рвота с кровью. Прошло уже больше полутора месяцев, а у меня еще такое состояние, кашляю с кровью. Я даже сыну показывал, где меня повалили. Я ему показал и говорю: "Ведро крови я здесь пролил". Это было между зданиями роддома и больницы.

Они меня били, били и сочли мертвым. И говорят: "Пошли обратно". Как будто во сне я услышал это.

Когда они ушли, я уже ничего не чувствовал. Не знаю, сколько я там лежал, много или мало. Потом чувствую - человек ко мне подошел, как будто во сне чувствую, что кто-то меня трогает, русская бабушка: "Сынок, сынок!". Я будто во сне... или не во сне... Потом я очнулся и говорю: "Что?". "Сынок, ты живой?". Я говорю: "Да, живой". "Вставай, - говорит, - уходи, эти сволочи придут сюда обратно". Она мне помогла, подняла с земли, довела меня до маленького сада перед больницей. До этого сада довела и говорит: "Я вернусь, а то они увидят, что я тебе помогаю, меня тоже убьют".

Я по этому саду, думая, что вот-вот свалюсь, кое-как дошел до больницы, до приемной. Постучался в дверь, и сразу врач пришел. Увидел меня и сразу закрыл лицо руками. Чтоб не видеть меня, до того я был страшен. Такой страшный был, что никто не хотел на меня смотреть. И вот этот врач продержал меня там где-то три часа. Три часа. Ничего не делал. Когда у меня началась лихорадка, дергаться стал, словно концы отдаю, они тоже испугались. И там была медсестра, Полина, армянка, я ее хорошо знаю. Врач говорит: "Давай, Полина, сделай ему два укола". Я говорю: "Полина, ты смотри, что набираешь в шприц. А то, не дай бог, наберешь другое - я, черт с ним, все равно умираю - окажется, что сама армянина убила. Они могут и такое устроить". Она посмотрела ампулы: в одной был анальгин, в другой морфий или что-то такое. Она говорит: "Дядя Бармен, ты не бойся, это обезболивающее". Сделала она эти уколы, после этого я попросил у нее сигареты. Принесла откуда-то мне одну сигарету. Я закурил. Они не помогли мне даже помыться, смыть всю эту кровь. Врач мне говорит: "Иди, помойся". Я пошел, промыл только глаза, на большее сил не хватило. Потом видят, что я уже совсем дрожу. Этот врач - молодой он был, с усами - провел меня в какую-то маленькую комнату, там был маленький диванчик, говорит: "Ложись на этот диван". Я полежал где-то минут десять, потом пришли, оттуда меня забрали на третий этаж. Подняли на третий этаж, и он взялся шить мне голову, швы накладывать. Без укола, без ничего... какое там! - даже не почистили, не помыли голову. Как он колет, тянет нить - я прямо с иголкой поднимаюсь. Я говорю: "Доктор, слушай, я тоже человек, я, пока у меня сердце работает, тоже ведь боль чувствую. Давай делай укол". "Ты и так здоров, потерпишь", - говорит. В общем, он мне швы наложил. Какой-то тряпкой - бинта у них не было или пожалели для меня? - обмотали мне голову и положили меня в седьмую палату. Четвертый этаж, седьмая палата.

А я же не знаю, что с нашими случилось в подвале. Я все о них думаю. Думаю, нашли их или не нашли? И вот ночь переночевал я там, никаких сведений о них у меня нет. Утром, где-то в десять часов, я спустился на третий этаж, где хирургическое отделение, и говорю: "Слушайте, вы мне перевязку будете делать или я так и буду ходить с этой тряпкой?". Медсестра говорит: "Сейчас еще рано, придешь в двенадцать часов". А эта сестра была русская, я и говорю: "Слушай, у вас здесь телефона нету позвонить, узнать, что с родными, живы или нет?". Она мне говорит, что телефон есть в комнате, где доктора сидят, врачи. В ординаторской. Говорит: "Иди, позвони оттуда". Ну, я по коридору начал идти - идти трудно! - нашел эту ординаторскую, смотрю - тот же самый врач, который мне голову шил, и еще какая-то женщина в белом халате сидят там. Я по-культурному попросил, говорю: "Извиняюсь, можно позвонить?". Как эта женщина - я не знаю, кто она такая, врачиха она, или медсестра, или сестра-хозяйка, - как она кинулась на меня: "Вам и этого мало! Вашу нацию надо вообще уничтожить, чтоб вас не было вообще в мире! Будь, - говорит, - у меня такая возможность, я бы этой иглой уничтожила всю вашу армянскую нацию!". Вот. Эта женщина все это мне говорит. И тут я заплакал... Этого я уже не мог вынести... заплакал...

В общем, не дала она мне позвонить, и я так и не мог узнать, где жена, где дети мои, что там с нашими в подвале стало. Потом оказалось, все живы-здоровы, а жене сказали, что меня убили.

И вот пришел наш завотделением и еще какой-то врач и говорят: "Кто здесь из раненых армян? Им надо из больницы уходить. Машины внизу ждут вас. Отвезут вас в Баку". Я говорю завотделением: "Слушай, как я могу уйти? Тут дети, жена, не знаю, где они". "Нет, - говорит, - надо вам уходить отсюда".

И силой меня вытолкнули из больницы, потому что этой ночью, сказал он, будет нападение на больницу. "Из-за вас, армян, мы должны страдать, что ли? - говорит. - Чтобы нашу больницу сожгли?!". Я говорю: "Слушай, эту больницу я сам строил, своими руками строил, и неужели вы меня отсюда выгоните?". "Из-за вас, - отвечает, - мы страдать не будем. Внизу ждет скорая помощь, спускайтесь и садитесь туда". Что делать? Раз выгоняют, надо выходить. Спустился, сел в скорую помощь. Кроме меня, там было еще четверо, один на другом прямо. Все армяне, все в тяжелом состоянии. Я их знаю - это дети Согомона и его внучка: братья Александр и Юрий и их сестра Мариэтта с дочкой лет десяти. Фамилия Мариэтты - Саянц, а какая фамилия у сыновей Согомона - не знаю. Все трое взрослых были сильно избиты. Особенно тяжелым было состояние Юры и Мариэтты, страшно были избиты. Ребенка не тронули, но девочка от страха аж почернела, сжалась комочком в ногах матери.

Нас пятерых загнали в скорую помощь, и надо было ехать теперь в Баку, а в городе полно еще этих толп. И как только мы отъехали от больницы, за нами кинулись, начали швырять в нас камни. Все стекла поломали в машине. Там была постель, я взял одеяло и заложил разбитое окно, чтобы камни не попали нам в голову. А мы легли прямо на пол. Шофер видит, что не может ехать - а там как раз рядом было здание больницы скорой помощи, - он взял и завернул, въехал прямо внутрь здания. Больница скорой помощи, туда внутрь машины заезжают. И простояли мы там где-то часа четыре. Толпа, которая с камнями кинулась за нами, начала ломать ворота больницы. Им, видно, нужно было добить нас, убрать свидетелей. Но ворота там железные, и они не смогли сломать. Тогда они взяли какой-то автобус, шофера выкинули, сами сели за руль - там улицы узкие, развернуться негде - и стали этим автобусом задним ходом таранить ворота. А шофер скорой помощи пришел и говорит: "Машину мою жалко, найдут сейчас и сожгут". А я: "Негодяй, машину жалеть надо или пять человек, что здесь лежат?!". "Там, - говорит,- "Жигули" сожженные, семьей хотели убежать - их сожгли". Я посмотрел - там машина, но уже не разберешь, "Жигули" или что.

И внутри пять человек, черные-черные, сожженные... Семьей, видимо, они хотели убежать. Их где-то перехватили и сожгли.

Это я своими глазами видел. Машина была абсолютно черная, не различишь, "Жигули" или "Москвич", ни номеров, ни стекол, ни колес - ничего. Они затащили ее в больницу скорой помощи, внутрь здания, затащили или завезли, а может - на буксире...

Я не знаю, каким образом очутилась там эта машина. И пять трупов... Кости все видать их... Черепа видать...

Шофер скорой помощи говорит: "Вот видишь, пять человек сожгли. Сейчас моя машина будет в таком же виде". И где-то мы четыре часа там сидели, в этой скорой помощи, как мертвецы. Шофер отходит, потом приходит, отходит-приходит. "Вы ложитесь, - говорит, - не дышите". И вот немножко успокоилось это все. Открыли ворота, и тут же из больницы выехала одна скорая помощь и уехала. Не знаю, для чего эта скорая помощь уехала, но как только она выехала, толпа оттуда ушла. В здании скорой помощи стало как будто поспокойнее. Потом смотрю - во двор с другой стороны заехали "Жигули" и там сидят гаишники. Нашему шоферу говорят: "Давай, езжай за нами". И ворота открылись: впереди ГАИ, а наша скорая помощь сзади.

Но поехали не по бакинской дороге, смотрю - едем в сторону моря, потом завернули в поселок Джорат, оттуда - в 17 микрорайон, через поселок Сарай, всякими окольными дорогами... И когда, наконец, выехали на трассу, и я увидел большую толпу милиции, военных, танки, - я спокойно вздохнул, думаю, слава богу, я, наверное, остался жив. И нас отвезли в Баку.

В Баку, правда, нас нормально встретили, врачи в республиканской больнице - там и армяне были, и русские, и евреи, и азербайджанцы, - зазря говорить не буду, отнеслись к нам хорошо. Неплохо. В этой больнице и нашли меня жена, сын и родные. Искали меня они по больницам и по моргам. Андрей сказал, что они чуть ли не до утра простояли в подвале ни живые, ни мертвые. Их военные вывезли.

Девятого марта, когда меня выписывали из бакинской больницы, ко мне зашли следователи. Я у них сразу спросил: "Ребята, вы откуда?". Они были все русские. Говорят: "Из Комитета". Я спрашиваю: "Из какого Комитета?". Отвечают: "Из Баку". Я говорю: "Я вам показания не буду давать". - "Почему?"- "Потому что на бумаге и останется". Они все-таки меня заставили, чтоб я им все рассказал. Я рассказал им то же самое. Потом, значит, меня и еще двоих пострадавших на скорой помощи привезли обратно в Сумгаит. В больничной одежде мы были, в байковых халатах. В таком виде мы зашли в горком…

Поднялись на третий этаж: нам сказали, что генерал сидит на третьем этаже - я рвался к нему, чтобы все ему рассказать, все, что было со мной, что делали с армянским народом, - но нам не давали зайти к нему, его солдаты охраняли. Мы не послушались, силой зашли к нему. Генерал увидел нас троих: "Откуда, - говорит, - они?". Я говорю: "Из тюрьмы сбежали". И он сказал: "Их переодеть, потом ко мне". Нас уговорили и на этой же скорой помощи повезли в пансионат переодевать. Они мне дали вот этот костюм, который сейчас на мне, переодели и говорят: "Тут министр какой-то есть, Сеидов, ты можешь к нему обратиться".

Я поднялся на второй этаж, нашел этого Сеидова, председателя Совета Министров Азербайджана, и лицом к лицу с ним говорил.

Я говорю: "Слушайте, вы министр?" - "Да, министр". - "У меня к вам просьба. Я хочу уехать на своей машине в Ставрополь, от зверей уехать, ближе к людям. Хочу туда, помогите мне уехать". Ну, он сказал мне, мол, ты что, не мужчина? Ты не можешь сам поехать на своей машине? У тебя должно быть мужское сердце... то — се. Словом, никакой помощи не будет, как хочешь, так и езжай. Я ему сказал тогда: "Ты не министр - ты пастух". И тут мне с сердцем стало плохо, я упал, он вызвал врачей, меня забрали вниз, сделали какие-то уколы, и я ожил снова... Вот такие, значит дела.

И потом 14 марта всем семейством уехали из этого Сумгаита в Баку и стали ждать 24 число. На этот день у нас билеты были на Ереван. И вот мы на самолете прилетели сюда. Спасибо армянскому народу, нас встретили в аэропорту, положили меня в больницу, сейчас лечат как нужно. Сейчас пока я нуждаюсь в лечении, мой врач сказал: "Тебе еще два месяца нужен постельный режим. Я хоть тебя и выписываю, но тебе нужен покой. Поезжай в пансионат, побудь со своей семьей, отдохни. Тут тяжело больные, - говорит, - тебе нельзя их видеть...".

24 апреля 1988 г., Ереван. KarabakhRecords, Panorama.am