Analitika.at.ua. Рассказ

Был день, и не было в нем ничего необычного. Было много света, и не было в нем радости. Сплошной стеной крупные хлопья снега с утра размеренно опускались на землю, спеша убелить все, к чему прикасались. Природа, стремясь приобрести легкость и пышность, сменяла свои темные одеяния на белые.

Две фигуры шли сквозь снег. Идущая впереди женщина пыталась открыть колею для мальчика лет 8-9. Оба были одеты не по погоде. Женщина в чем-то бесформенном, перевязанная длинным и широким платком, на мальчугане был пиджак, больше него и по годам, и по размеру. Голова завязана какой-то тряпкой. Он еле вытаскивал ноги из снега, опущенные плечи и сгорбленная спина выдавали крайнюю усталость.

Они шли уже достаточно долго. Выйдя из села Мадан рано утром, они направлялись в деревню Шахназар, где жил отец женщины. Раньше она была замужем за довольно обеспеченным крестьянином. Когда началось раскулачивание, они потеряли все. Со свекром, со свекровью, двумя детьми и мужем она бежала в греческое село Мадан в Грузии. Самому младшему мальчику, с которым теперь она находилась в пути, было тогда лишь три года. В селе их приняли не очень благосклонно, но прогонять не стали. Жили в землянке, похожей на большую нору. Там же родились еще два ребенка - мальчик и девочка.

Начавшаяся война 41-го навсегда забрала мужа. Они батрачили, собирали в лесу хворост, отчаянно пытаясь выжить. Дети, мимо которых проносилось детство, работали по мере сил, которые никто не мерил. Когда становилось совсем плохо, женщина пешком направлялась в Шахназар (Калининский район Армянской ССР). Отец, всячески экономя, припасал для нее еду - в основном картошку. От красоты дочери остались только глаза - большие и неизменно печальные. Он провожал ее до тех пор, пока не чувствовал, что сил осталось только на обратный путь. Когда старшему исполнилось 10 лет, она начала брать его с собой. Но сейчас он сильно ослаб, и пришлось взять среднего. На отца рассчитывать уже не приходилось.

Малыш шел молча. Ему очень хотелось остановиться и отдохнуть, а еще лучше лечь прямо в снег и закутаться в него. Еще больше хотелось есть, так как в этот день он ничего не ел. Казалось, что стоит только поесть, усталость мигом пройдет.

- Мама, скоро мы дойдем? - жалобно, уже в который раз обратился он к матери.

- Потерпи, сынок. Уже мало осталось, - с разрывающимся сердцем вновь соврала женщина.

- Я устал, я есть хочу, мама! Почему ты не взяла с собой хлеб? - плача, спросил малыш.

Мать остановилась, обняла его, стараясь дышать на его похолодевшее лицо.

- Милый мой, ну потерпи. Вот поднимемся на вершину, там будет церковь. Там тепло, согреемся, отдохнем и поедим.

Насчет церкви и тепла женщина не лгала, а вот поесть... было очередной ложью. Женщина пыталась взять малыша на руки, но тот не позволил.

- Не надо, я сам дойду.

Кое-как преодолев вершину, они подошли к церкви на краю леса. Из всеобщей белизны она четко выделялась своими контурами и, крепко стоя на земле, вселяла радость и уверенность. Хотя церковь стояла на отшибе, люди часто приходили сюда, так как считали ее чудотворной. Когда и почему она была построена, никто уже не помнил. Рядом был родник. Он всегда предсказывал грядущие несчастья. Иссяк перед Геноцидом, перед начавшейся Отечественной войной.

Женщина тщательно стряхнула с себя и ребенка снег и, взяв малыша за руку, вошла в церковь. Войдя, она осенила себя крестом и пошла к алтарю. Ребенок по примеру матери также перекрестился. Здесь действительно было теплее, хотя церковь не имела двери. Мальчуган последовал за матерью к алтарю. Подошел к матери, взглянул на ее лицо и испугался. Весь ее облик выражал недоумение. Он проследил за ее остановившимся взглядом и увидел под алтарем два маленьких хлебца, но в отличие от матери, обрадовался и со словами "мама, хлеб!" метнулся к ним. Женщина оторопело продолжала смотреть, потом перевела взгляд на грубый крест.

Мальчуган упоенно жевал, издавая непонятные звуки, похожие на мурлыканье.

- Он еще теплый, мама, - радостно и немножко невнятно проговорил он.

Закончив с первым хлебом, он глубоко и удовлетворенно вздохнул совсем не по-детски и потянулся ко второму.

- Не надо, милый, оставь, - вскинулась женщина.

- Почему? - только и выговорил малыш.

Женщина, обняв, напряженно думала над ответом на это простое "почему", но не могла найти.

- Нельзя, сынок. Второй - для других, - только и смогла выговорить она.

Малыш непонимающе посмотрел на нее, пытаясь сам найти ответ.

- Кругом ведь никого нет, кто это - другие?

Отдохнув, они вышли из церкви в снег.

* * *

Джиблаз Самсонович был человеком "союзного масштаба" и знатным сыроделом - поднимал производство в Калининском районе, в Карабахе, в Краснодарском крае и в Сибири. Где бы он ни работал, выпускаемый им сыр назывался условно "Джиблазовским". Его ценили как знатока своего дела и уважали за трудолюбие и справедливость. Досконально зная сыродельное производство, мог заменять и лаборантов, и технологов, и инженеров. Руководители старались не вмешиваться, будучи уверенными, что всегда и все будет в порядке. К тому же Джиблаз Самсонович был человеком крутого нрава. Он не переносил нечистоплотности и расхлябанности в работе, искоренял воровство. Одному богу известно, как он умудрялся всегда перевыполнять план и в то же время выделять своим рабочим им же установленную долю. Начальники также были довольны. Периодически выпускалась "левая" продукция, а сыр всегда и неизменно оставался отличного качества.

Высокий рост, крупное телосложение, орлиный нос и прямой открытый взгляд Джиблаза Самсоновича внушали уважение. Когда замечал нерадивость, мог разораться, но никого не оскорблял, а когда приходили к нему с просьбой, всегда старался помочь. Таким он был и у себя дома. Жена и дети не осмеливались противоречить ему ни в чем, а семья была большая. Впрочем, понятие семьи для него не ограничивалось только своими домочадцами. В нее входили и семьи двух братьев и сестры. Не будучи старшим, он все же считал себя ответственным за всех - тому нужен дом, этому - учиться или жениться.

Что касается внуков и внучек, то здесь был полный "беспредел". Они буквально вили из него веревки. Малейшее их желание выполнялось незамедлительно, и они никогда не упускали возможности пожаловаться деду на старших. Джиблаз их выслушивал с суровым видом, хмурил брови и обещал разобраться. Единственное, чего он требовал от малышей, чтобы те не перечили старшим.

Требования были и к старшим - "не выносить сор из избы", радеть о чести семьи, всегда держать слово. Если что-то сказал, то обязан слово сдержать. Тут уж хоть в лепешку расшибись, хоть кровь из носа, но сказанное сделай. Потому что долги надо возвращать, как материальные, так и нравственные. Настоящего мужчину выделяет чувство справедливости.

Таким был Джиблаз Самсонович и шел он по жизни с высоко поднятой головой, как сейчас.

* * *

Он поднялся на вершину и оглянулся вокруг. Был день, и был он необычным в своей благостности. Было солнце и много света, и были в нем теплота и ласковость. Он стоял во весь рост, гордый тем, что оказался на вершине. Много лет в мыслях он шел по этому пути и наконец прошел его. Бога, которого он искал всю жизнь, нашел в себе и постиг через свое сердце, сердце, бьющееся в такт справедливости, и открытое любви. Теперь он всей своей сущностью ощущал то беспредельно Мудрое и Справедливое, что окружало его. Оно было в каждом камне, в каждом дереве и в свете, щедро льющемся сверху. Он прошел свою дорогу, которая была предназначена провидением, никогда не искал другой и прошел ее с гордо поднятой головой.

Стоя на вершине, он не ощущал себя здесь лишним и что-то искал взглядом. Когда нашел, удовлетворенно хлопнул себя по груди и бодрым шагом начал спускаться. Цель была близка, и Джиблаз шел, не чувствуя своих лет. Не выбирая дороги, он уверенно продвигался вперед, несмотря на начавшийся очередной подъем и лесистость местности. Когда поднялся на вершину, оказался лицом к лицу со старой церквушкой.

Джиблаз мгновенно остановился, потом снял кепку и, подойдя ко входу, поцеловал стену, как целовал родных ему людей, перекрестился и ступил в полусвет.

Более 60 лет он шел к ней и наконец дошел, опустился на колени перед алтарем, расстегнул куртку и, достав из-за пазухи завернутый в целлофановый пакет хлебец, дрожащими руками положил его под алтарь, возвращая свой последний долг. Армен ПЕТРОСЯН, «Голос Армении»